Именно этот номер Валентин сделал агитационным. Он выходил на сцену с листком бумаги, на котором была намалевана карикатура на Гитлера, рвал его на мелкие части. Потом аккуратно разворачивал бумагу и показывал всем плакат с изображением вождя народов товарища Сталина.

Особисту номер понравился. Однажды он даже погрузил фокусника в свою машину и повез показывать какому-то начальству.

Но до начальства они так и не доехали. По пути особисту приспичило встать на обочине, и он умудрился остановить свой «виллис» как раз на неразорвавшемся снаряде. Снаряд, похоже, дожидался именно такой оказии, чтобы взорваться, потому что рвануло от души. Особист, не успевший выскочить из машины, буквально брызнул в стороны. Валентина тяжело контузило, на какое-то время он даже ослеп.

Но по выходе из госпиталя фокусника поджидали другие уполномоченные лица. Его судили, поставив в вину убийство майора ГПУ. Даже идейно выдержанный номер с превращением остатков фюрера в портрет отца народов был теперь использован как доказательство вины.

— Почему вы рвете карикатуру на Гитлера? — спрашивал следователь с такими жидкими усиками, скопившимися под самым носом, что впору его самого было обвинить в гитлеризме. — Какой смысл вы вкладываете в превращение фашистского фюрера в нашего любимого вождя товарища Сталина? Что вам известно о пропаганде наших американских врагов?

Не совсем пришедший в себя после контузии Валентин переспросил, точно ли американцы — наши враги, и едва не подписал себе смертный приговор.

Потом были годы лагерей.

Политических заключенных, а тем более шпионов в зоне не жаловали, лагерное начальство почти одобряло расправу над ними. И без «пятьдесят восьмой» хватало забот.

Урки, однако, редко марали руки убийством. Как правило, у наиболее слабых просто отбирали теплые вещи, или крали, или заставляли тех играть в карты и обирали. Остальное делали холод и сырость.

Усадили за карточный стол и Валентина. И тут ловкость рук неожиданно пригодилась ему в совершенно новом качестве. Проиграв первые две партии и лишившись пальто и шарфа, Валентин быстро понял, что раздающий шельмует. Не решившись спорить, Валентин просто начал бить врага его же оружием. Не прошло и минуты, как он снова был в пальто и шарфе. Еще минута, и он выиграл кисет махорки. Еще минута — свитер.

Блатные толпились вокруг играющих. Проигрывающий урка зверел на глазах, ругаясь, пиная нары ногами и клянясь, что убьет Валентина, если только поймает его на нечистой игре.

За спиной у фокусника дежурили двое, по двое шестерок стояли с каждого бока, все смотрели, вытаращив глаза, как варящиеся раки, но ничего понять не могли. Только однажды молодой урка вскрикнул, указывая на руки Валентина пальцем, но так и не смог толком объяснить, что именно он заметил.

— Фраер фишкой встряхнул! — верещал он под натиском блатных, но утверждать, что карта была взята не по правилам или подменена, не решался.

К тому моменту по бараку уже побежал слушок, что заезжий фраер только прикидывается лохом. То же обстоятельство, что он проходил по «шпионской» статье, не производило нужного впечатления.

— Видать, забашлял начальству, чтоб записали его политическим, — рассуждали бывалые зеки, — прикинулся дурнем, оберет народишко, поделится с начальством, те его в другую зону этапируют, и так дальше…

Были и другие версии, не менее сложные.

В общем, очень быстро имя Валентина обросло легендами не меньше, чем в прежние времена обрастали легендами биографии некоторых царей. Ловкого фраера с непонятной биографией, спорной статьей и даром постоянно сдавать себе нужные карты зауважали.

Позднее его приблизил к себе один из известных воров. Выставлял играть против шулеров из других бараков. Но неопределенность положения Валентина, получившего к тому времени кличку Шпат, не устраивала блатной мир. Каждый человек должен был иметь в лагере свою масть, принадлежать к какой-либо касте. И Валентину подстроили ловушку.

У него был друг. Не то чтобы близкий человек или очень уж хороший парень. Просто заключенный с похожей судьбой. Тоже из Москвы, бывший студент консерватории. Пошел добровольцем на фронт, был зачислен в агитбригаду. Потом сыграл что-то не то и отправился разведать, куда это Макар не гонял еще своих телят.

У бывших артистов было о чем поговорить, если доставало сил, и Валентин, как мог, поддерживал приятеля.

И вот зеки затеяли промеж себя игру. На интерес, как водится. Сначала быстро погоняли по малому — на сигареты и всякую полезную и оттого ценную мелочь. Потом стали играть на все подряд и в какой-то момент сыграли на музыканта. Проигравший молодой урка должен был убить его.

Естественно, о готовящейся расправе предупредили и Валентина. Тот, как и ожидалось, пришел на выручку своему земляку и предложил отыграть его. И отыграл. Но в том-то и заключалась подлость воровского закона, что, выиграв жизнь человека, выигравший должен был сам убить его. Чтобы не лишать общество красочного зрелища.

Один из блатных коротко и доходчиво объяснил Валентину, что тот должен сделать. Таков закон. Объяснил и вложил в его руку заточенный гвоздь. Выиграл — пользуйся! Должен убить, или сам окажешься вне закона. И, по-своему истолковав замешательство Шпата, принялся объяснять, как лучше ударить, чтобы умертвить сразу, без агонии и мучений.

Они стояли друг напротив друга, Валентин и его приятель.

— Я даже имя его забыл, — задумчиво разминая очередную папиросу, признался фокусник Гале. — Помню только глаза. Большие такие, блестящие… Страха я не видел. Чем такая жизнь, лучше и впрямь пику в бок. И многие, если решались, просто бросались на проволоку, чтобы попасть под автоматную очередь охранника. Он не боялся. Он уже смирился с тем, что его убьют, но после того, как оружие перешло в мои руки… то ли надежда заблестела в них, то ли еще что-то…

Валентин замолчал и бесконечно долго смотрел на упаковку «Беломорканала» с нарисованной по голубому фону картой.

— И… что? — осторожно спросила Галя.

— Что? — Валентин шевельнул бровями, потом хлопнул себя по коленям и встал. — Плохо это все. И для многих эта зараза — настоящее проклятие. Но только лучше уж владеть опасным оружием, чем просто убегать от него. Это я так думаю. Другие думают иначе. А только без своих пальчиков, — он поднял руки к лицу и пошевелил пальцами, словно играя на арфе, — я бы не жил сейчас.

— Значит, вы тоже шулер? — спросила Галя после паузы.

— Шулер? — Валентин посмотрел на нее удивленно. — Я — артист!

— Но вы же… — Галя сделала жест, будто раздает карты.

— Так что же? Ты, между прочим, знаешь, что во время войны из спортсменов формировались специальные отряды, которые выполняли очень важные задания, как правило в тылу врага? Среди них, между прочим, много мастеров спорта, чемпионов…

— Так это же спорт! — напомнила Галина, весьма гордившаяся своим значком за спортивные достижения.