Но удивилась Альбина не тому, что кто-то просит у нее дивный наряд, а тому, что просит его Галина. Причем никаких обозримых праздников или торжеств не предвидится.

— Могу, конечно, — удивленно ответила Альбина, — Только оно же тебе будет… не совсем хорошо.

— Ничего страшного, — ответила Галина, уже подумавшая об этой проблеме, — я его заглажу чуть по-другому. Пойдет.

— Хорошо. — Пожав плечами, Альбина поднялась, намереваясь пойти за платьем.

— Подожди. — Галина на секунду смутилась. — Ты можешь мне еще денег одолжить?

— Сколько?

— Много. Чем больше, тем лучше. Альбина пристально посмотрела на подругу:

— Ты уезжаешь, что ли?

— Не уезжаю. Но мне нужны деньги. До завтра. Чем больше, тем лучше, — повторила она.

Альбина задумалась.

Галина накрыла ее руку своей и жалобно, снизу вверх заглянула ей в лицо:

— Мне очень-очень нужно.

— У Вячеслава есть три тысячи, — сказала Альбина, понижая голос и воровато оглядываясь. — Но если завтра он…

— Завтра я верну, — твердо пообещала Галина. Альбина продолжала сидеть, задумчиво глядя

куда-то в глубь комнаты.

— Слушай, Галя, что ты затеяла? — спросила она, не поворачивая головы.

— Альбин, выручи меня, пожалуйста.

— Ладно, не хочешь — не говори.

Альбина встала и ушла в комнату. Через минуту она подала из окна упакованное в парусиновый пакет платье и газетный сверток размером с небольшую книжку.

— Спасибо тебе, Аль…

— Подожди! — Альбина вновь исчезла и, вернувшись, подала еще один сверток. — Возьми. Осторожней!

— Что это? — Галя с опаской взяла в руки увесистый кулек.

— Я думаю, что если ты не хочешь ничего объяснять лучшей подруге, берешь три тысячи и мое лучшее платье, то эта штука тебе в самый раз пригодится. Не разворачивай тут!

Галина ощупью обследовала содержимое свертка и без лишних слов поняла, что в нем. Пистолет майора Ворона.

— Спасибо.

— Не пуха тебе!

* * *

— Привет!

— Привет!

— Вот все, что набрала. — Марина протянула Галине пакет. — Почти четыре тысячи. Зачем тебе столько?

— Потом. — Галина, не считая, засунула пакет в сумку. — Мариш, это не последняя просьба. Ты можешь меня до станции довезти?

— Могу. Когда тебе нужно?

— Сейчас.

— Сейча-ас? — Марина выразительно посмотрела на темнеющее небо. — Могу и сейчас. А обратно? Или ты?..

— А обратно меня тоже нужно привезти. Только не сегодня.

— Не поняла. — Марина нахмурилась.

— Марина, жди меня в шесть часов на разъезде у Гнилища. Поезд придет в шесть пятнадцать. Стоит две минуты. Разверни машину в нашу сторону и держи мотор работающим.

— Это же триста километров с гаком… Ты что задумала?

— Покататься с ветерком! — нервно улыбнулась Галина.

— Галка, рассказывай! Какие-то путешествия на ночь глядя, деньги, чемодан, платье на тебе… Думаю, что догадываюсь чье. Галка, рассказывай, что ты затеяла!

— Потом, — покачала головой Галина.

Всю дорогу до станции Марина то с одного, то с другого бока пыталась хоть что-то вытянуть из подруги, но та отмалчивалась, сосредоточенно глядя на дорогу.

Подъехав к станции, Марина заглушила двигатель и, развернувшись к своей пассажирке, предприняла лобовую атаку, потребовав немедленно рассказать все.

— Потом. — Галина сказала, как отрезала, и тотчас добавила мягче, с мольбой в голосе: — Марин, только помни, что в твоих руках наши жизни. Ну вот и все. Мне пора ехать, не забудь, пожалуйста: в шесть часов на разъезде.

— Ехать? — Марина тупо посмотрела на нее, потом на здание вокзала.

— Ехать, — эхом откликнулась Галя и зашагала прочь.

Жора Жбан числился в Чанске первым парнем. И то, не было на сто верст вокруг второго такого богатыря, не водилось больше красавцев с такой примечательной внешностью. Правда, благородным профилем своим Жора обзавелся даже раньше, чем кличкой, и отнюдь не по рождению, а неуклюже ссыпавшись с железнодорожной насыпи мордой вниз, и все равно следовало признать, что приобретенная таким образом горбинка на его носу смотрелась очень даже импозантно, породисто, и совсем не походила на последствия перелома. Кроме того, никто из чанской молодежи не одевался по тогдашним меркам столь шикарно, не курил папирос из коробки и не определял время по собственным трофейным часам известной марки. Но, конечно, будь ты хоть трех метров от земли, отрасти себе какой угодно шнобель, разоденься, как Фред Астер, тебе никогда не обрести такого же авторитета и уважения, какими обладал и пользовался Жора Жбан. А объяснялось все просто: Жора приходился младшим сыном самому Васе Генералу и, соответственно, младшим же братом Мише Тюльпану.

Вася Генерал был, пожалуй, самой яркой личностью, когда-либо случавшейся в Чанске, не считая, конечно, Александра Сергеевича Пушкина, проезжавшего здесь в незапамятном каком-то году. Правда, поэт промчался сквозь город, не останавливаясь и, возможно, даже не просыпаясь, а потому не оставил в своем творческом наследии ни строчки, ни буковки о славном городе Чанске. Страшно сказать, но если бы не местный краевед с довольно неожиданной и опасной для советского человека фамилией Керенский, многие годы тщательно изучавший все документы и свидетельства о жизни гения, никто никогда и не узнал бы о том, что Чанск умудрился приобщиться к русской культуре и истории.

Вася Генерал стихов не писал, хотя в молодости охотно бренчал на потертой краснощековской гитаре. В городе его знали как потомственного медвежатника. Перед самой войной Вася с напарником залезли в контору местной потребкооперации и взломали тамошний сейф, прихватив так много наличности, что напарник, обалдев от счастья, оставил свою кепку на вешалке у двери. Кепка вышла подельникам боком. Но началась война, и обоих чанских медвежатников забрили в солдаты, в одну из маршевых рот Рокоссовского. Отчаянный по натуре, Вася Генерал остался таким и на фронте. За три года службы он добыл чуть не сотню «языков», добрая половина из которых была офицерами. За такую доблесть Васю, конечно, амнистировали и даже снабдили тремя медалями. Какое-то время о нем писала местная и областная пресса, ставя его в пример и демонстрируя как подтверждение каких-то там педагогических теорий. Краеведу Керенскому даже велели потеснить экспозицию Александра Сергеевича, чтобы выкроить место для знаменитого гражданина. Только вот Вася о теориях перевоспитания и перековки слыхом не слыхивал и знать не хотел, а в сорок шестом уже отправился по этапу за очередной грабеж.