– Банни, – начал он, – не дуйся же на товарища! Я был в дьявольском волнении, и сам не знал, как достану необходимую вещь к сроку. Верь мне, что это так. То, на что ты решился и выполнил, одна из лучших проделок, которую я когда-либо совершал. И что касается работы, проделанной твоими руками, я должен признаться, что никогда не ожидал такого от тебя. На будущее время…

– Не говори мне ничего о будущем! – воскликнул я – Я ненавижу всю эту жизнь и готов все бросить к черту!

– Таким же бываю и я, – спокойно заметил Раффлс, – когда заканчиваю работу.

В один ненастный ноябрьский вечер я возвращался домой в Пикадилли, и вдруг мое истерзанное совестью сердце затрепетало от ужаса, когда чья-то рука опустилась неожиданно мне на плечо. Я уже подумал, – я всегда это думал, – что пробил мой час, но это оказался лишь Раффлс, улыбавшийся мне среди уличного тумана.

– Вот приятная встреча! – сказал он. – Я высматривал тебя в клубе.

– Да я как раз отправляюсь туда, – возразил я, пытаясь оправиться от своего страха.

Но, увы, это была тщетная попытка, что я отлично видел по веселой улыбке Раффлса и снисходительному покачиванью головой.

– Вместо клуба пойдем-ка лучше ко мне, – предложил он. – У меня есть кое-что интересное рассказать тебе.

Я хотел было уклониться от этого приглашения: тон его голоса уже заранее предсказывал, какого рода интерес представит наша беседа, а против таких именно интересных вещей я и боролся последние месяцы не без некоторого успеха. Я говорил уже раньше и повторяю еще раз, что в целом мире не было для меня человека, до такой степени неотразимого, как Раффлс, особенно когда он бывал в ударе. После небольшой услуги, оказанной нами сэру Бернарду Дебенгаму, мы наслаждались жизнью совершенно независимо друг от друга, и Раффлсу не представлялось ни малейшего повода настраивать себя на тот лад, который бывал для меня так опасен. Благодаря этому со времени нашего расставания я мог подвергнуть себя продолжительному, непоколебимому строгому искусу в добропорядочности.

Будьте уверены, я не отошел бы от такой жизни, если бы мог, и человек, о котором я говорю вам, простил бы мне подобную измену. Я и теперь пытался уклониться от его приглашения, как уже было сказано выше. Но он просунул свою руку под мой рукав и рассмеялся тихим смехом человека, у которого легко на сердце. А пока я рассуждал сам с собой, мы уже поднимались по лестнице в его квартиру на Олбани.

Огонь угасал в камине. Раффлс разгреб его, подбросил свежих углей, засветив предварительно газ. Что касается меня, то я стоял неподвижно, не снимая пальто, до тех пор, пока хозяин сам не стащил его с меня.

– Что ты за человек, право! – шутливо заговорил он. – Можно подумать, что в нынешнюю благодатную ночь я собираюсь предложить тебе совершить кражу. Но если это не так, Банни, то садись в кресло, наслаждайся теплом и располагайся вообще поудобнее.

Он протянул к моей сигаре зажженную свечу и принес мне виски с содовой. Затем Раффлс вышел в переднюю, и я отчетливо слышал, как он задвинул засов у входной двери в ту самую минуту, когда я только что начал приходить в состояние блаженного покоя. Звук задвигаемого засова заставил меня вздрогнуть, а через минуту Раффлс уже пододвигал себе стул поближе к моему и, скрестив руки, искоса следил за моим возраставшим волнением.

– Не помнишь ли ты, Банни, некоего старого холостяка в Мильчестере? – его тон был настолько же ласков, насколько мой резок, когда я отвечал ему утвердительно. – Джентльмена и крикетиста, если ты припоминаешь?

– Я не забыл его.

– Зная, что ты за всю свою жизнь не подал ни разу мяча, я думал, что ты забыл его. Так вот, этот самый джентльмен справился со своим выигрышем довольно благополучно, но прочие игроки попались.

– Бедняжки!

– Не очень-то жалей их. Припоминаешь ли ты того молодца, которого мы видели в гостинице? Цветущий, франтоватый парень, о котором я еще сказал, что он один из умнейших городских воров.

– Помню. Это оказался некто Краушей.

– Да, хотя, конечно, он лишь прикрывался такой кличкой, но пусть будет Краушей. Тебе не к чему жалеть его, старый дружище: вчера вечером он бежал из Дартмура.

– И отлично сделал.

Раффлс улыбался, хотя его брови уже поднимались кверху, а за ними последовали и плечи.

– Ты совершенно прав, это было отлично сделано. Я удивляюсь, что ты ничего не читал об этом в газетах. При сильнейшем болотном тумане наш добрый приятель Краушей отодвинул засовы и выскочил без единой царапины из-под перекрестного огня. Честь ему и слава, я согласен, молодец такого закала заслуживает свободы. Но Краушей сделал еще кое-что и получше. За ним гонялись целую ночь и все-таки не сумели его разыскать. Все это ты прозевал, стало быть, в утренних газетах.

Он развернул принесенный им с собою номер «Pall-Mall».

– Но вот послушай-ка, что было дальше. Тут помещен рассказ о его бегстве, с описанием одного случая, который ставит его на высшую ступень: «Беглец был выслежен в Тотнесе, где он ранним утром, по-видимому, совершил изумительно-смелый грабеж. Говорят, он пробрался в жилище почтенного Имингворта, священника здешнего прихода, который, проснувшись в обычный час, не отыскал, к удивлению, своего платья. Но в то же утро позднее было найдено платье преступника, тщательно уложенное в комоде. За это время Краушей уже совершил свой вторичный побег. Надеются, однако, что столь заметный костюм даст возможность сегодня же вновь задержать беглеца». Что ты об этом скажешь Банни?

– Без сомнения, он спортсмен в своем роде, – заметил я, вновь принимаясь за газету.

– Более того, – возразил Раффлс, – он артист, и я завидую ему. К священнику и на глазах у всех! Великолепно, великолепно! Но это еще не все. Я только что прочитал в клубе, что было произведено нападение на дороге у Даулиша. Там найден священник в бесчувственном состоянии, футах в шести от дороги. Опять работа его рук! Телеграмма этого не говорит, но дело ясно: он просто-напросто пристукнул еще кого-нибудь, обменялся опять с ним платьем и преспокойно вернулся в город. Разве это не замечательно? Полагаю, что это самая поразительная вещь в своем роде, которая когда-нибудь исполнялась!

– Но зачем же он вернулся в город?

Восторженное выражение в одно мгновение слетело с лица Раффлса. Очевидно, я опять навел его мысль на опасения, возникшие уже ранее в его уме и лишь забытые им при рассказе о подвигах товарища по преступлению в порыве искреннего восторга. Прежде чем мне ответить, он глянул через плечо по направлению к передней.

– Боюсь, – сказал он, – что этот каналья напал на мой след!

И затем Раффлс опять стал самим собою: спокойно-насмешливым, невозмутимо-циничным, подшучивая, по своему обыкновению над общим положением дела и над моим изумлением.

– Но подумай, что ты говоришь! – воскликнул я. – Что может Краушей знать о тебе?