– А может, перенесем все? – осторожно закинул удочку Константин.

– Это еще на кой ляд? – тут же насторожился Глеб.

– Ну... повыведывать бы побольше, да и братья наши поуспокоятся.

– Выведывать больше нечего, – отрубил Глеб. – Что нужно, мы знаем и так. Да и Данилу Кобяковича со своей дружиной уже не упредить. В полдень, как разомлеют все, так он и наскочит к нам на подмогу. Хотя это я уж так, на всякий случай, скорее всего, мы и сами управимся. Вот тогда-то они все и упокоятся, – и прибавил жестко: – Вечным сном.

Ни тени колебания не заметил Константин на его лице при этих словах и понял: попытаться открыто выступить против – значит самому вырыть себе яму. Могильную. Даже возражать и то опасно. Глеб как волк, мигом учует и насторожится, что тоже ничего хорошего не сулит. Пришлось притворно потянуться, широко зевнуть и с улыбкой согласиться.

– Ну и быть посему. И правда, спать давно пора, – но перед уходом, на всякий случай, он заметил Глебу: – Тогда давай завтра пораньше пировать усядемся, а то они до полудня напиться не успеют.

– Вот это верно, – снова повеселел и слегка расслабился Глеб. – Как солнышко взойдет, так и приступим.

Константин вышел. Ночь была звездная и безоблачная. Ярко светился ковш Большой Медведицы, весело подмигивал желтоватый Сириус, льдисто поблескивала голубоватая Вега, а в необозримой дали тусклой молочной дорожкой через все небо протянулось неисчислимое множество звездочек Млечного Пути. И не было им никакого дела до крошечной пылинки во Вселенной, которой была крохотная Земля. Что им Исады, что им Рязанское княжество, сама Русь, да и вообще вся планета. Из своего царственного далека они и не замечали ее, и даже не знали о ее существовании. И уж тем более не могли догадываться о том, какая страшная трагедия назревает поутру на одном из ее маленьких кусочков.

Природа дышала покоем и умиротворением, какое бывает только в славную звездную ночь у реки после жаркого летнего дня. В этот миг она как бы принимала прохладный душ, и все вокруг наслаждалось и пело, славя добрую чародейку, ласково окутавшую всех и вся своим темным плащом, богато изукрашенным звездными россыпями. Беззаботно стрекотали кузнечики, звенели цикады, довольно распевали славную застольную песню прибрежные лягушки, уже начавшие пировать у густо поросшего камышом берега. Безмолвно шевелила стебельками густая трава, трепетно принимая росу, как священный дар, и бережно накапливая ее, чтобы после, при дневном свете, беззаботно отдать ее всю без остатка ласковому солнышку. Ничто не предвещало беды.

Лишь луна, как и подобает мрачной царице ночи, властно рассылала во все стороны свой мертвенный бледный свет, осеняя им лица будущих убийц и ставя невидимую печать смерти на лики завтрашних невинных жертв. Пока они еще все вместе пировали у жарких костров, вкушая поздний ужин непринужденным весельем дышали их лица, и от всей души смеялись они шуткам своих признанных балагуров. Ночь сближала всех.

Единственным отличием было лишь то, что там, где горели костры Константиновых и Глебовых ратников, было больше смеха, грубее шутки, больнее остроты и язвительнее подковырки, да и оживление это было каким-то неестественным, напряженным. Много было подле них и гостей, особенно воев Святослава и Ростислава Святославичей и Кир-Михаила Всеволодовича.

А вот ратники Юрия и Ингваря не очень охотно удалялись от своих огней. Да и потише там было. Зато слышался звонкий голос гусляра Стожара, исполнявшего что-то веселое из своего обширного репертуара. И уж совсем вдали, у самого-самого речного берега, ближе к своим ладьям, расположил нарядный шатер Изяслав Владимирович, родной брат Константина и Глеба. Там и вовсе тишина царила. Народ у Изяслава подобрался суровый, в боях закаленный, а посему ночью в походе предпочитал праздному сидению у костра крепкий здоровый сон.

– Все тихо, княже, – вынырнул откуда-то из темноты боярин Онуфрий. – Никто ничего не ведает.

– А все ли упреждены... о завтрашнем? – поинтересовался Константин.

– Не изволь беспокоиться, княже, – оскалился Онуфрий. – Кому надо – знают, а остальные вои как все будут поступать. Епифана только я что-то не вижу.

– Я его послал кое-куда. К утру будет, – нетерпеливо отмахнулся Константин. – Ты о деле говори. Из моих воев кому тайну доверил?

– Епифану не сказывал, ну да ты сам, поди, его упредил давно. А из прочих Изибор Березовый Меч, Гремислав, ну и еще там с десяток все знают. Афонькy Лучника в тридцати шагах от шатра поставлю да еще с ним пяток стрелков метких. Это на случай, ежели кто оттуда все-таки вырвется. Не сомневайся, ни один не уйдет. – И Онуфрий обнажил в волчьей улыбке крепкие желтые зубы.

– Добро, – кивнул согласно Константин и распорядился: – Вместе с Епифаном пусть еще человечка три-четыре в шатер войдут. Ну, хоть те же Изибор с Гремиславом, да с ними еще парочка.

– Так все войдут, как только князь Глеб знак подаст, – возразил недоуменно Онуфрий. – Зачем же раньше времени их засылать? Те и насторожиться могут.

– Ерунда. Все равно они ничего уже не сделают, – не стал слушать его доводы Константин и, повысив голос чуть ли не до крика, добавил: – Мне зато спокойнее будет. Ясно тебе?! И пусть делают все так, как я. Упреди!

– Сделаем, княже, – согнулся в поклоне Онуфрий, не желая перечить.

– Я спать пойду. Поутру поднимешь, – бросил Константин уже потише, остывая от внезапной вспышки гнева, и направился к своему шатру.

– Боится, – торжествующе констатировал Онуфрий и, ухмыльнувшись, направился к одному из костров, где чуть ли не в одиночестве – недолюбливали в дружине этого воя за его нелюдимость и излишнюю жестокость – сидел Гремислав.

Константин долго лежал у себя в шатре и никак не мог заснуть. Лишь ближе к утру веки его начали слипаться, усталость все же дала о себе знать, и он погрузился в короткое небытие. Впрочем, вскоре его уже будил тоненьким голоском сухопарый невысокий мужичонка со столь редкой растительностью на лице, что отдельные волоски выглядели совершенно неестественно, производя впечатление, будто кто-то неведомый взял да и натыкал их в одночасье на гладко выбритый подбородок, будто молодые побеги деревьев среди пустыни. Такого лица не забудешь, даже если всего один раз повидаешь. Помнил его и Константин. Это именно о нем, Афоньке Лучнике, уважительно отзывался Ратьша, проводя дружинный смотр:

– С мечом он, конечно, жидковат. Сила не та, да и трусоват порой. С сабелькой тоже не привычен орудовать. Зато как лучнику ему цены нет. Для него белке в глаз на полперестрела попасть – плевое дело.

– Тебя Онуфрий прислал? – осведомился Константин.

– Он и солнышко взошло. Вставай, княже, пора.

– Ты вот что, Афанасий, – быстренько одеваясь, удержал его уже на выходе из шатра Константин. – Тебе что Онуфрий велел?

– У шатра в тридцати шагах стоять. Кто выйдет – стрелой бить. Стараться в шею целить, она кольчугой не прикрыта. Да ты не сомневайся, княже, справлюсь. Это для меня плевое дело, – обнадежил он. – Я за тридцать-то шагов не только шею, а и яремную жилу стрелой перебью. Оно для нас...