Отпускаю ноги сына и принимаюсь очищать длинный светлый ворс. Марсель, почувствовавший свободу, тут же перекатывается на живот и уползает на четвереньках за кровать. Голозадый. Да и плевать. Все самое интересное он уже сделал в эти чертовы подгузники-трусики. А меня больше волнует, кто додумался стелить в детской этот гребаный бежевый ковролин?

Тру злосчастный ворс, проклиная тот турник, что встал на пути моего счастья.

Если бы не эта дурацкая травма, вполне вероятно, я сейчас чувствовала бы эйфорию от этих мамских дел, летала на крыльях гормона, нюхала попку младенца, словно пыльцу единорога, и не помнила, что была и другая жизнь. Что была другая я.

Но, как назло, я все помню.

Словно это было вчера.

За диваном раздается странное журчание, и меня охватывает новый приступ подкатывающей истерии. Это не может быть моя жизнь, просто не может!

— Господи, — возвожу глаза к потолку, беззвучно взывая к парню наверху, хотя никогда в него не верила. — Пусть это не будет огромной лужей, — молюсь впервые в жизни. А говорят, только тряска самолета способна сделать атеиста верующим.

Но, судя по распространяющемуся по комнате запаху, я так и умру ни во что не веря.

— Марсель, — хнычу, пробираясь к неугомонному пацану за диван. — Нет! Фу! — кричу, увидев в его руке соску. — Где ты ее взял?!

Выхватываю пустышку ровно за мгновение, как она окажется в распахнутом рту и получаю новую порцию воя. Со слезами, соплями и слюнями. К захлебывающемуся плачу присоединяется очередной стук в стену.

— Себе постучи! — ору в ответ.

Нервы окончательно сдают. Нужно выбираться отсюда. Хватать чемодан, деньги, шампунь и линять! Точно. Найти бы еще телефон! И ребенок… не оставлять же его посреди надутой лужи в близи к опасным предметам? Я не опытная мать, но и не совсем идиотка.

Так. План. План.

Дитё — помыть. Телефон — отрыть. Сестру — найти.

План — отстой, но каким-то чудом придает моральных сил, потому что зажигает свет в конце этого адского туннеля.

Подхватываю орущего писуна на руки и несу в ванну. Пока я, жестокая женщина, игнорировала его ор, он успел изваляться в луже, которую надул и теперь никакие салфетки ни его, ни меня не спасут. Закидываю младенца в ванну, он тут же прекращает плакать и с интересом смотрит на меня. Что? Любишь купаться, крикун?

Это хорошо.

Открываю воду над раковиной, жду, пока прольется. Поворачиваюсь к Марсу — он уже на четвереньках и ползет по дну керамической ванны к свисающей с крана мочалке. Ни на мгновение глаз не оторвать! Что за неугомонное существо?!

Поднимаю его и снова усаживаю на попец, стягиваю грязный полурасстегнутый комбез, который это не спасло. Фу, хоть перчатки надевай, ткань вся пропиталась детским фонтаном. Откидываю грязную тряпку на пол и морщусь. Марсель изворачивается и ложится животом на дно холодной ванны, задорно молотя ее кулачками. Да, очень здорово, приятель, но как же тебя мыть?

Переключаю кран на душ и направляю струю на барахтающегося Марса, он теплому дождику явно рад. Переворачивается на спину одним движением и пытается перехватить лейку из моих рук. Ручки оказываются достаточно короткими для такого маневра, поэтому сын принимает решение сесть, но только скользит по дну ванны и ударяется головой. Губешки тут же изгибаются в гримасе, и я понимаю, что сейчас снова рванет. Я точно делаю что-то не так!

Бросаю душевую лейку и подхватываю мелкого на руки. Вода тут же устремляется потоком мне в лицо, шланг змеей извивается в ванной, раздавая струи во все стороны. Черт. Дотягиваюсь до крана и закручиваю вентили. Вся мокрая с головы до ног.

Ну хотя бы ребенок доволен, гогочет, как будто представление циркача увидел.

Что, собственно, очень близко к реальности. На этом мытьё считаю оконченным.

Обойдемся без душистого мыла и очередной травмы.

Беру полотенце, протираю им лицо и накидываю на голову сына.

Так.

Пункт первый с горем пополам выполнен. Что дальше?

* * *

Если я что-то и поняла о детях в это ужасное утро — так это то, что ничего в них не понимаю.

Разве они не должны быть маленькими ангелочками, пускающими слюни на подушку большую часть дня? Тихими пухлощекими очаровашками, с изумлением изучающими собственные пальцы часы напролет? Складывающими пирамидку из кубиков в уголочке, пока мать восторгается привалившем на ее долю счастьем?

Так какого, скажите мне, черта, я уже час гуляю по квартире с десятикилограммовым голозадым чудом, пытающимся оставить меня без волос?

Хитрые тактики, предложенные мужем перед уходом на работу, провалились на корню. Манеж полный игрушек вызвал такое негодование у девятимесячного пацана, что стена вновь сотрясалась от громкого стука неадекватного соседа. Мультики в большой родительской кровати тоже мало заинтересовали мелкого узурпатора. Только руки, только хардкор.

Еще и чертов телефон как в бездну провалился.

Вчера в машине еще держала в руках — сегодня и с лупой не отыщешь. Мозг, как назло, отказывается вспоминать, где и при каких обстоятельствах я держала его в последний раз, словно блокируя эти воспоминания. А без единственного способа связи с внешним миром — я обречена застрять в этих четырех удушающих белизной стенах с непредсказуемым существом, уже прицеливающимся на мою плоть.

Фу, плохой мальчик. Нельзя есть т̶е̶т̶ю̶ маму.

Все плечо обслюнявлено, четверть волос осталось в цепком кулачке, а рука онемела от тяжести. В нем же килограмм десять веса! И это все откормлено на какой-то вшивой смеси?

Точно не в меня.

Сажусь на кровать и снова включаю телевизор. Может у меня на руках мультики будет интереснее смотреть? Щелкаю кнопки, пока не натыкаюсь на детский канал.

Плохо нарисованные звери скачут под бодрую музыку, но похоже Марсель не из тех, кому это интересно. Вот серьги у меня в ушах другое дело!

— Ай!

Ухо обжигает острой болью и в рот сына направляется серебряный полумесяц, выдранный из меня с особой жестокостью.

— Нельзя, Марсель! — кричу в испуге и вырываю у него из пальцев сережку.

Мелкий дергается от испуга и снова заливается горьким плачем. Что же мне с тобой делать, горе? Слезные каналы предлагают отличный вариант: присоединиться.

Но порция слабости из меня уже вытекла часом ранее, пора брать себя в руки.

Прижимаю круглую как яйцо головку к плечу и начинаю раскачиваться на месте.

Случается чудо — это помогает, и я не могу не отметить, каким инстинктивным было это движение, словно мне не впервой.

Давай же память, подкинь еще кадров!

Но если и существует что-то глуше нутра танка — это моя непрошибаемая голова.