Ростом Барбарина была выше Фридриха, что, судя по всему, совершенно не смущало короля. Он писал ей нежные письма, в которых называл ее «моя очаровательная Барбарина» и восхвалял ее прекрасные глаза. Король часто приглашал ее на интимный ужин в узком кругу или же пил с ней чай в своем кабинете во время придворных балов-маскарадов. Однако же и для нее неукоснительно соблюдалось правило, по которому женщины не допускались во дворец Сансуси; приезжая в Потсдам для выступлений, танцовщица останавливалась на постоялом дворе «Красный орел». Он никогда не приказывал ей, что надо танцевать, но лишь просил об этом.

Трудно сказать, доставляло ли общество Фридриха удовольствие Барбарине. Король был ярым приверженцем употребления нюхательного табака, поэтому его мундир выглядел весьма неопрятно; к тому же от него исходил настоящий смрад, в котором смешивались аромат испанского табака, тяжелый дух пота (постоянно вовлеченный в военные дела король в походах по полгода не мылся), собак и конюшни. Впрочем, Барбарина позволяла себе известные вольности: король разрешил ей не приветствовать себя глубоким придворным реверансом и дозволял легкими движениями пальчиков сбрасывать с жилета остатки испанского табака.

Со временем темпераментная Барбарина настолько осмелела, что позволяла себе легкие интрижки, например с генералом фон Ротембером или балетмейстером Лани. Неизвестно, знал ли об этом король, во всяком случае он длительное время не выказывал никакого неудовольствия от поведения фаворитки. Публика также была в восторге от танцовщицы, называла ее «крылатой богиней», хотя чопорные дамы, неодобрительно поджав губы, сурово осуждали ее короткие юбки, открывавшие щиколотки.

Особый фурор Барбарина произвела в дивертисменте «Пигмалион и Психея», вмонтированном в оперу неутомимого Грауна «Адриан в Сирии», поставленную в 1745 году. Всего дивертисментов было три. В первом на фоне пасторального пейзажа резвились пастушки' и пастушки; во втором Марианна Кошуа в роли богини Флоры принимала поклонение садовников и садовниц; третий же можно расценивать как один из первых сюжетных балетов. Балетмейстер Лани исполнял роль скульптора Пигмалиона, Барбарина – ожившей статуи Галатеи, Мадлен Ланьи – амура, парившего на качелях, увитых цветами. Ей прекрасно удавалась сцена постепенного пробуждения застывшей статуи. Амур предупреждал ее, что, если она останется на пьедестале, то снова превратится в статую, и Психея бросалась в бегство. Искусство несравненной театральной машинерии позволяло изобразить бег Психеи, перемежавшийся прыжками и пируэтами, она летела через рощу, прыгала с берега на камень посередине реки, с него – на другой берег, оборачиваясь и улыбаясь Пигмалиону, который боролся с волнами, устремлялся за беглянкой в горы, ловил ее, они танцевали па-де-де, далее Психея неслась по пустыне, достигала оазиса с роскошными пальмами, на берегу моря разворачивался любовный дуэт, завершавшийся в студии скульптора, когда тот вместо возврата на пьедестал высоко поднимал ее. Зал, включая короля, разразился бешеными рукоплесканиями. Современному зрителю трудно представить себе, как тяжело было танцевать молодой женщине, туго затянутой в корсет, отягощенной несколькими юбками; хотя ее башмачки из шелкового дамаста чрезвычайно легки, высокий каблук лишь затруднял исполнение стремительных па. Тем не менее исполнительница проявила чудеса легкости и подвижности, по достоинству оцененные зрителями. Единственным человеком, оставшимся равнодушным к искусству танцовщицы, был Вольтер. Он написал в своих мемуарах: «В то время в его театре танцевала Барбарина… Король был немного влюблен в нее, потому что у нее ноги были, как у мужчины… Непонятно было только, за что он платил ей жалованье в 52 000 ливров. Его поэт-итальянец получал всего 12 000; но тут должно помнить, что тот был дурен собою и не танцевал. Короче говоря, Барбарина получала больше, нежели три министра, вместе взятые».

Разумеется, у Барбарины было много поклонников и помимо короля. Пожалуй, самым пламенным был молодой дворянин Карл-Людвиг фон Кокцейи, сын Великого канцлера Пруссии Самуэля фон Кокцейи, весьма ценимого королем реформатора прусского судопроизводства. Карл-Людвиг был юношей богатырского телосложения и недюжинной силы. В силу служебного положения своего отца он имел право на место в первых рядах партера. Сидевший рядом с ним сосед также добивался благосклонности Барбарины. Как-то во время спектакля в 1748 году ему показалось, что танцовщица бросает на соседа доброжелательные взгляды. В юноше взыграла ревность, он подхватил соседа, как малое дитя, на руки и швырнул на сцену к ногам танцовщицы. Как это ни странно, король не выразил никакого неудовольствия этим поступком, и спектакль продолжился. Совсем по-другому отреагировал он несколько позже, когда молодой Кокцейи во время спектакля выскочил на сцену, упал на колени перед Барбариной, объяснился в любви и предложил ей руку и сердце. Это вывело из себя Фридриха, который приказал молодому человеку немедленно оставить «это коварное создание», которое «покроет бесчестьем его имя». Имеются также сведения о том, что одновременно предложение руки и сердца Барбарине намеревался сделать Алгаротти, причем был готов заплатить 12 000 талеров неустойки за расторжение контракта. Короля также рассердило то, что Алгаротти предварительно не испросил у него разрешения на этот пагубный, с его точки зрения, шаг.

Родители молодого Кокцейи обратились к Фридриху с просьбой воспрепятствовать браку сына с танцовщицей. Король отправил Карла-Людвига на полтора года в заключение в Альтландсберг, дабы он имел там возможность одуматься и «оставить это вероломное создание, которое покрыло его имя позором», а Барбарина попала в опалу. После премьеры оперы «Цинна» король сочинил стихотворение, в котором прославлял Марианну Кошуа, сравнивая ее с Терпсихорой, и уверял, что «ослепительный облик Кошуа возбудил его чувственность». Кошуа сделала множество копий стихотворения и разбросала их по всему театру, включая уборную Барбарины. После этого уязвленная танцовщица, привыкшая к положению фаворитки, перестала выступать. В течение целой недели она просто выходила на сцену, кланялась королю, публике, кордебалету и уходила за кулисы. Выведенный из себя Фридрих приказал ей уехать из Пруссии. Теперь он не стеснялся в выражениях, заявив, что «во имя нравственности необходимо изгнать эту коварную, хотя и обольстительную тварь». Чтобы уехать из Берлина, Барбарине пришлось оплатить часть своих долгов, что, впрочем, не нанесло ей особого денежного урона, ибо при ее заработках она стала состоятельной женщиной.

Барбарина уехала в Лондон, где провела более полугода. Доподлинно неизвестно, чем она там занималась, выступала ли в театре, занималась упорядочением своих денежных дел – часть ее средств была помещена в лондонский банк, – или же пыталась восстановить отношения с лордом Джеймсом Стюартом Маккензи. За время их разлуки лорд серьезно занялся политической деятельностью (он пять раз избирался в палату общин), и теперь Барбарине явно не нашлось места в его дальнейшей карьере. В феврале 1749 года он женился на своей кузине Элизабет, дочери герцога Агайла, и вскоре после этого танцовщица возвратилась в Берлин. Как только молодой Кокцейи вышел из заключения в 1750 году, она нашла католического священника, тайно обвенчавшего их.

На берлинской сцене царила Марианна Кошуа, которую забывчивая публика восхваляла не менее, чем Барбарину. Но по окончании ее контракта ни одна из привлеченных танцовщиц уже не смогла проявить даже и части таланта этих звезд.