Профессионалы многие годы кропотливо исследовали влияние детских страхов и чувства незащищенности на личностное развитие. Но они не уделяли особого внимания тому, как дети обучаются ставить под контроль и направлять в нужное русло свои агрессивные инстинкты. Все выглядит так, как будто профессионалы дружно уходят в отрицание, когда речь заходит об изучении и анализе истинных представлений о том, как дети сражаются и как уровень их агрессивности сказывается на формировании личности.

Дети естественным образом вступают в борьбу за желаемое. На ранних этапах социального развития это сражение носит открытый и часто физический характер. Большинство детей обнаруживают, что такая стратегия безрезультатна и влечет за собой существенное социальное воздействие. Если родители внутренне готовы к тому, чтобы призвать ребенка к порядку, если социальное окружение достаточно доброжелательно, а сам ребенок достаточно послушен, он обычно научается регулировать свою склонность к открытой агрессии и начинает исследовать другие стратегии победы в жизненных битвах. Попутно многие дети открывают для себя эмоциональные «рычаги», которые есть у родителей и других людей и на которые можно надавить, чтобы добиться согласия или уступки в конфликте. Они понимают также, что именно можно сказать или сделать (либо не сказать и не сделать), чтобы оставить оппонентов в неведении, вывести из равновесия или заставить защищаться. Таким образом эти дети осваивают навыки скрытой борьбы.

Похоже, совокупное воздействие множества социальных факторов (вседозволенность, снисходительность, дурное обращение, предоставленность самим себе и недостаток ответственности) приводит к тому, что в наши дни количество открыто-агрессивных и скрыто-агрессивных (манипулятивных) детей растет. Конечно, мой взгляд на вещи может быть предвзятым, поскольку в первые годы моя работа примерно наполовину состояла из взаимодействия с детьми и подростками, имеющими эмоциональные и поведенческие нарушения, а также с их семьями. Однако я нахожусь под впечатлением от того, сколько в моей практике случаев, когда в результате слишком успешного овладения приемами манипуляции ребенку удается заполучить чрезмерную власть в семье. Один из таких случаев лежит в основе следующей истории.

Дженни сидела в комнате ожидания и сильно нервничала. Она беспокоилась за дочь. У нее не выходили из головы слова Аманды: «Ты думаешь, я психованная, да? Ведь только психи ходят к мозгоправам!» и «Ты всегда думаешь обо мне плохо!». Не зная, как Аманда отреагирует на еще одного профессионала, Дженни пришла на первую встречу одна.

«Меня очень волнует моя дочь, – сказала она. – У нее крайне низкая самооценка». Ее попросили пояснить подробнее, и она рассказала о том, как наложила запрет на внешкольные занятия до тех пор, пока Аманда не разберется с домашним заданием. Она отчетливо помнила, как Аманда заперлась в комнате, рыдая и крича: «Ты думаешь, я собиралась об этом забыть, думаешь, я тупая, а теперь придираешься ко мне! Меня все ненавидят, учительница меня ненавидит, и ты теперь тоже меня ненавидишь!» «Я не хотела оскорбить ее чувства, – рассказывала Дженни. – Я уверена, что ей и без этого тяжело. Я пыталась сказать, что просто хотела помочь ей быть более ответственной в том, что касается домашних работ, и что у меня вызывает тревогу только это. Но она не стала со мной даже разговаривать, пока я не сказала, что подожду с наказанием и сначала поговорю с учительницей. Это ее хоть как-то успокоило».

Дженни объяснила, почему в постоянных жалобах Аманды на предвзятость учителей может быть зерно истины. «У нее действительно была непростая репутация, – сказала Дженни, – но теперь Аманда совершенно другая. До этого года она была крупнее своего брата Джои, а значит, крупнее многих детей в классе. Она привыкла лупить Джои и задирать его, ее даже собирались исключать из школы за драку в школьном автобусе. Мы с отцом были вынуждены постоянно с ней разбираться по этому поводу. А теперь другие дети ее догнали, и даже Джои, хотя он и младше, сделал рывок и сейчас уже крупнее Аманды. Он не притесняет ее, но и Аманда теперь не третирует его, как было прежде».

Дженни поделилась своими соображениями о том, что Аманда, должно быть, чувствует себя беззащитной и потому чрезвычайно чувствительна к тому, что говорят другие школьники. Она рассказала про частые жалобы Аманды на то, что одноклассники шпыняют ее и «выводят из себя», а учителя всегда ставят ей на вид ее поведение и совершенно не желают замечать, что другие дети пристают к ней. Аманда не раз говорила ей об этом. «Когда я была ребенком, я чувствовала себя незащищенной, у меня была низкая самооценка, и мне кажется, что с Амандой происходит то же самое, – отметила Дженни. – Я всегда чувствовала себя подавленно, когда не получала поддержки, и один из специалистов, к которым мы обращались за консультацией прежде, тоже сказал, что у Аманды может быть депрессия». Дженни рассказала о целом ряде случаев, когда Аманда угрожала уйти из дома, говорила, что ей было бы лучше умереть, хотела переехать жить к отцу, потому что «он ее понимает». «Я думаю, она чувствует беспомощность и отчаяние, разве нет? Мне кажется, это началось с нашего развода. Может быть, я сделала ошибку, когда развелась с ее отцом два года тому назад. Я пыталась понять его проблемы, но выносить побои больше не было сил. Я стремилась к тому, чтобы Аманда была счастлива, и вовсе не хотела, чтобы она меня возненавидела. Как вы думаете – ей можно помочь? Мы обязаны что-то с этим сделать. Сегодня меня вызывал директор школы и угрожал отчислить ее. Я умоляла его подождать и дать мне шанс помочь ей».

Аманда не сражается прежними методами. У нее больше нет тех физических преимуществ, которые были когда-то. Но она по-прежнему боец и изрядный задира. Изменились только приемы. Она нащупала мамины слабые места и знает, как подчинить Дженни себе.

Как и большинству других людей, Дженни легче распознать агрессивное поведение, когда агрессия носит открытый, прямой, физический характер. Она совершенно иначе обходилась и с бывшим мужем, и с дочерью, когда те вступали в открытую схватку. Но поскольку в нынешнем поведении Аманды Дженни не замечает агрессии, то непреднамеренно потакает ей. В итоге Аманда превращается в манипулятора. Парадоксально, но поскольку Дженни не в состоянии определить те моменты, когда Аманда вступает в борьбу, и не знает, как этому противостоять, то получается, что ее снова используют.

Я помню, как Дженни в первое посещение описывала частые словесные атаки Аманды: «Я ничего не могу ей сказать – она сразу начинает защищаться». Я спросил: «Что вы имеет в виду, когда говорите “защищаться”?» – «Ну… Она начинает кричать на меня – говорит о том, какая я плохая мать, угрожает сделать что-нибудь ужасное», – пояснила Дженни. Я отметил любопытный момент: «Интересно, что бесконечные словесные нападения вы описываете как защитное поведение. Из того, что вы мне рассказали, видно, что любые ваши попытки попросить Аманду сделать то, что ей не хочется, любые ваши замечания по поводу ее поведения, которое вы хотели бы изменить, она сразу воспринимает в штыки и немедленно переходит в наступление». – «Мне кажется, на это можно посмотреть иначе, – ответила Дженни. – Зачем бы ей идти в атаку, если она не чувствует никакой угрозы?»