На хозяйственном поприще балтийских немцев повсюду теснят туземцы, особенно тех, кто еще держится в не подлежащих отчуждению наделах своих прежних имений. Землю закупают серые бароны, самые что ни на есть вахлаки и мявы, люди без какой-либо культуры и традиций. Потому-то колонисты во все большем количестве ассимилируются, вступают в брак с лицами инородного происхождения, то и дело ехидствуют да скалят зубы на руководителей балтийских немцев. «Штифт св. Юрия» в Петерфельде битком набит престарелыми баронессами, нетрудоспособными каменщиками — увечными телом и духом калеками. Все средства уходят на их содержание, на какие деньги прославлять миф двадцатого века, если нет никакой возможности отложить для этой цели хоть малую толику? Последствия сего злополучия пагубны: среди колонистов, а также и горожан, точно повальная болезнь, распространяются вредоносные идеи. Недавно в Курмале полиция раскрыла логово коммунистов, куда входили, представьте только, и балтийские немцы: Зонберг, Пич и Лемке. И это творится в бывшей цитадели нашей старой доброй Куронии! Дальше уже некуда! Посему мы обращаемся с просьбой: пусть доктор Клеман расскажет вождю о том, как хиреет и чахнет некогда зеленая ветвь народа в любезной сердцу Курземе.

Розенберг внимал нервно, о чем можно было догадаться по тому, как подергивалась щека и нетерпеливо шарили по столешнице пальцы.

Еще бы. Архитектора привел в крайнее замешательство полоумный аптекарь, который зычно и во весь голос произнес его фамилию. Коль скоро так поставлена конспирация у этих людишек, неудивительно, что может разгореться великий скандал. Розенберг ведь считался внешнеполитическим советником нюрнбергской партии, вдобавок был шеф-редактором мюнхенского «Volkischer Beobachter».

Местных полицейских Розенберг в грош не ставил — начальником политуправления в городке служил барон Ханс Кейзерлинг. Кое-какие контакты у архитектора имелись даже в правительственных кругах (взять хотя бы министра юстиции в Риге — Магнуса), но о келейном визите могли проведать русские и Москва, что привело бы к весьма неприятным последствиям. Правительство не знало бы, как вывернуться, чем доказать свой мнимый нейтралитет, президент наделал бы в штаны и поднял хай, — Розенбергу известен нрав этого истеричного старикашки.

Великий Уриан-Аурехан (такова была кличка вождя мейстерзингеров) прислал Розенберга в здешние палестины с весьма деликатного рода миссией. Почему именно Розенберга? Хотя бы потому, что тот был его ближайшим клевретом, да еще «философом» нового движения, мало того, родился в Даньпилсе или, по-другому, в Ревеле, который туземцы переиначили в Таллин.

Розенбергу вменялось в обязанность встретиться с этим межеумком Трампедахом, который год назад выручил парней в коричневых тельницах: приготовил и тайно доставил им тол для адских машин, за это он получил отличное вознаграждение, но с тех пор, сам того не ведая, попал в тенета мейстерзингеров. Сейчас надо было переговоры продолжить. Розенберг хорошо знал привычки и нравы местных провинциалов: сам ошивался в рижском обществе с 1913 года, когда в политехническом институте начал штудировать архитектуру. Через два года его ученых занятий разразилась война, политехнический институт переехал в Москву, подался туда и Розенберг.

Здесь он пережил революцию, великое событие, которое потрясло мир, и проникся сатанинской ненавистью к коммунистам. В паздернике, десятом месяце, 1918 года он завершил учение и с дипломом архитектора в кармане возвратился в Даньпилс, то бишь Таллин.

Розенберг стал жутким фанатиком: носился с идеей крестового похода против Советов, провозглашения коего дождаться не мог. Возглавлять славный поход, по его убеждению, должен немецкий народ, чьим авангардом станут балтийские немцы. Таковы были воззрения архитектора, сложившиеся под прямым воздействием мании величия и писанины X. Ст. Чемберлена. В Таллине Розенберг плюнул на зодчество и кинулся в политические авантюры: основывал гимнастические общества для балтийских немцев, читал подстрекательные лекции по еврейскому вопросу, за которыми следовали погромы. В довершение всего он оказался втянутым в тайный заговор, из-за чего в 1921 году драпанул в неметчину, где обрел приют у единомышленников в Мюнхене. Дитрих Экарт познакомил утеклого архитектора с таинственным человеком, который впоследствии оказался сверхчеловеком Урианом-Ауреханом. Сейчас они все отирались на парламентских скамьях и готовились к путчу. А Розенберг объявил себя «философом мейстерзингерского движения» и стал ближайшим советником Уриана-Аурехана.

В дверь постучал старший кельнер «Эйфонии» — оказалось, что обед уже готов. Гость, чья бледная физия во время Элдермановой речи сморщилась в нетерпеливой рожекорче, расцвел: он был наслышан о вкусных курземских блюдах и уже битый час помирал с голоду. Лиепайский «Долингер» его нисколько не радовал, слишком уж привык он к темно-коричневому баварскому пиву Spatenbrau, Hogerbrau, Biirgerbrau, Pschorrbrau. Быстро накрыли на стол. Для первой подачи принесли «suppe а l’а Reine». Он был состряпан из паленого тетерева, корявого цвета пряженой капусты и миндального кулиса. Закусывали поджаренными сырными хлебцами. Фарфор имел жалкий вид, щербатый сервиз от Кузнецова типа «югендстиль». Но последнее обстоятельство огорчало одного только магистра, остальным было начхать, лишь бы похлебка вкусная, а что было, то было, — похлебка и впрямь была утробе в радость. Господин Розенберг выразил желание отведать кушанье еще раз, и услужливый кельнер не замедлил налить ему вторую порцию. Бредерих подал знак, чтобы прислуга удалилась.

— Мои господа, я вижу, вам тут неплохо живется, — игриво воскликнул бывший архитектор. — Миф двадцатого века предполагает, что именно Восток станет тем пространством, куда устремится немецкая мощь, но сила только тогда сила, если ее хорошенько кормят. Нужна сметана, шпик, окорок. Ведь нам, подобно крестоносцам, придется снова заносить мечи и прорубаться сквозь дебри и топи Сарматии. Поэтому наберитесь терпения и выносливости. Грянет день, когда наш великий вождь Уриан-Аурехан примет решение. Тогда помчатся на чагравых жеребцах Вальхалльские всадницы, и Курония станет первым бастионом победы. Только запасайтесь заблаговременно окороком и сварите погуще похлебку из требухи!

Никакого финансового вспомоществования от нас сегодня не ждите: деньги нужны для пушек и танков. Денег нам дадут германские промышленники и магнаты. Но не раскроете ли вы тоже свои кисы на благо всенемецкого дела? Насколько мне известно, господину Винтелеру в этом городке принадлежит суконная фабрика. Ваш вклад превратил бы Гимнастическое общество в балто-немецкий пропагандистский центр, влияние коего простиралось бы на всю нижнюю Курземе.

Винтелер свирепо покосился на Курта Витрама: «Ах вот как, товарищ по борьбе? Успел по дороге из Лиепаи накляузничать, что Винтелер отказался пожертвовать тысячу латов для нужд культурбунда. Экий мерзавец! Будто у меня тысяча латов на земле валяется».

— Я, уважаемый доктор, на сей предмет придерживаюсь мнения, что каждый должен поступать согласно своим возможностям. Мне думается, наилучший пример нам мог бы показать товарищ по борьбе Витрам: столь обширной практики, какая имеется у него, нет ни у одного лиепайского адвоката.

— Вы преувеличиваете, господин Винтелер, — возмущенно кричит Витрам. —