нет, как с этим быть?

Цзы Ся, услышав это, сказал:

– Увы! Янь Ю (Цзы Ю) ошибается!

Согласно Дао благородного мужа,

что передают прежде и чем пресыщают потом?

Взгляни, например, на травы и деревья:

даже они все чётко подразделяются по видам и родам.

Тем более, разве можно допустить

какую-либо неточность в Дао благородного мужа?

Чему стоять вначале и чему в конце —

о том судить совершенномудрому человеку!

XIX, 13

Цзы Ся сказал:

– Когда на службе случается досуг – учись.

Когда в учёбе случается досуг – служи.

XIX, 14

Цзы Ю сказал:

– Траур длится, пока не прекратится скорбь.

XIX, 15

Цзы Ю сказал:

– Мой друг Чжан способен сделать трудновыполнимое!

Однако ему недостаёт человеколюбия.

XIX, 16

Цзэн-цзы сказал:

– Как величествен Чжан! Однако, будучи с ним рядом,

трудно стать человеколюбивым.

XIX, 17

Цзэн-цзы сказал:

– Я слышал это от Учителя:

кому ещё не приходилось испытать

всю глубину своих чувств,

непременно испытывает это на похоронах родителей.

XIX, 18

Цзэн-цзы сказал:

– Я слышал это от Учителя:

с проявлением сыновней почтительности

Мэн Чжуанцзы[158] можно сравняться, а вот с тем,

что он не заменил слуг своего умершего отца

и оставил неизменными принципы его правления —

с этим сравняться трудно.

XIX, 19

Мэнши назначил Ян Фу судьёй.

Ян Фу обратился за советом к Цзэн-цзы.

Цзэн-цзы сказал:

– Верхи утратили своё Дао,

в народе давно разброд и шатания.

Когда возьмёшься за дела, то сожалей и милосердствуй,

а не ищи в этом удовольствия.

XIX, 20

Цзы Гун сказал:

– Иньский тиран Чжоу был плох, а в представлении людей

выглядит ещё хуже, чем был на самом деле.

Потому и для благородного мужа сущее зло

пребывать среди подонков,

ибо вся грязь Поднебесной сливается туда.

XIX, 21

Цзы Гун сказал:

– Когда благородный муж делает ошибку,

это словно затмения Солнца и Луны:

ошибка сделана – и все смотрят на него с осуждением,

исправлена – и все взирают на него с уважением.

XIX, 22

Гунсунь Чао[159] из Вэй спросил у Цзы Гуна:

– Чжунни у кого учился?

Цзы Гун ответил:

– Дао Вэнь-вана и У-вана разве не спустилось на землю,

к людям?

Достойные узнали своё величие,

недостойные узнали свою ничтожность.

Нет таких, в ком не было бы Дао Вэнь-вана и У-вана.

Так у кого Учитель не учился?!

А потому к чему здесь постоянный наставник?

XIX, 23

Шусунь Ушу в разговоре с вельможами во дворце произнёс:

– Цзы Гун достойнее Чжунни!

Цзыфу Цзинбо пересказал это Цзы Гуну.

Цзы Гун сказал:

– Возьмём, например, дворцовые стены.

Моя стена доходит до плеч и через неё можно рассмотреть,

что есть хорошего в залах.

Стена же Учителя возвышается на несколько жэней[160].

Если не найдёшь потайную дверь,

не войдёшь вовнутрь и не увидишь великолепия

Храма Предков и дворцовых палат,

а также богатств государственных чинов.

Однако, немного тех, кому удалось отыскать эту дверь.

Не потому ли таково и замечание того вельможи!

XIX, 24

Шусунь Ушу стал порочить Чжунни.

Цзы Гун сказал:

– Напрасный труд! Чжунни нельзя опорочить.

Достоинства других – что бугорки и холмики,

через них можно перескочить.

Достоинства же Чжунни – это Солнце и Луна,

через них не перепрыгнешь!

Пусть кто-то и захотел бы сам отречься от них,

но какой вред от этого Солнцу и Луне?

Он лишь покажет меру своей неразумности!

XIX, 25

Чэнь Цзыцинь, обратившись к Цзы Гуну, сказал:

– Вы выражаете ему почтение, разве может быть,

чтобы Чжунни был достойнее Вас?

Цзы Гун ответил:

– По одному слову судят о мудрости благородного мужа,

и по одному слову судят о его невежестве.

Поэтому в речи нельзя не быть осторожным.

Учитель недосягаем, подобно Небу,

на которое невозможно взобраться по лестнице.

Если бы Учителю были вверены страна и правящие дома,

то, как говорится, —

кого поставил бы – стояли,

кого повёл бы – те пошли,

кому покой бы дал – пришли,

кого бы подтолкнул на встречу – поладили бы меж собой.

При жизни славили б его, а после смерти все б скорбели.

Так разве можно с ним сравниться?

Глава XX. «Яо…»

XX, 1

Яо сказал:

– О! Ты, Шунь!

Преемство власти, ниспосланное Небом, пало на тебя.

Искренне держись в том середины.

Если же в пределы четырёх морей придут

изнурение и нищета, то навсегда лишишься

небесного благоволения.

Шунь тот же наказ передал Юю.

Тан сказал:

– Я, ничтожный Люй[161],

осмелюсь принести в жертву чёрного быка,

осмелюсь объявить Великому Владыке:

свершивших преступление не смею миловать,

владыки подданных не смею покрывать.

Пусть клятвой это отзовётся в сердце у Владыки:

преступен буду я – другие невиновны,

преступны все кругом – ответ на мне одном.

Дом Чжоу раздавал великие дары,

и добрые люди были богаты.

У-ван правил по принципу:

«Хотя и есть вокруг родня,

она ничто в сравнении с человеколюбивыми людьми.

За ошибки, сделанные народом, ответчик я один».

Чжоуский дом установил единые меры веса и объёма,

со всей тщательностью определил линейные меры,

усовершенствовал систему увольнения чиновников,

и принципы управления повсюду стали действенны.

Он возродил павшие династии, связал прерванные генеалогии,

возвратил к жизни исчезающие народности,

и все люди в Поднебесной вверили ему свои сердца.

Особое внимание он уделял обеспечению питанием живых

и жертвоприношениям умершим.

Если правитель великодушен, то овладевает массами.

Если вызывает доверие, то народ служит ему.

Если проворен, то добивается успеха.

Если бескорыстен, то все ему рады.

XX, 2

Цзы Чжан спросил у Конфуция:

– На основе чего можно было бы осуществить правление?

Учитель ответил:

– Держаться пяти добрых и пресекать четыре злых,

на основе этого и можно осуществить правление.

Цзы Чжан спросил:

– Что называется пятью добрыми?

Учитель ответил:

– Благородный муж милостив, но не расточителен,

обязывает трудиться, но не вызывает ропота,

желает, но без алчности,

величествен, но не кичлив,

грозен, но не свиреп.

Цзы Чжан спросил:

– Что значит «милостив, но не расточителен»?

Учитель ответил:

– Приносить пользу народу в зависимости от того,

что ему полезно, разве это не означает

быть милостивым без расточительности?

Давать каждому посильный труд,

разве будет кто роптать?

Желать человеколюбия и обрести человеколюбие,

разве есть в том алчность?

Когда благородный муж не смеет быть

пренебрежительным ни со многими, ни с одним,

ни с маленьким человеком, ни с великим,

разве это не величавость без кичливости?

Когда благородный муж носит надлежащее платье

и шапку, вызывает почтительность своей внешностью,

суров настолько, что люди при взгляде на него трепещут,