и всюду запахло дымом, появились костры. Раздался крик Захара, который вдруг увидел, во что превратили его землянку.

– Ну что вы, Е№;5ать, натворили, – звучал его голос, и в ответ ему бубнил что-то Григорий. А я сидел рядом на земле, прислонившись спиной к дереву, в сухом и теплом ватнике…

– Проснись, отрок, проснись, – кто-то меня будил, разлеплять глаза не хотелось, что за отрок еще? Что за слово? Кому я понадобился? Я открыл глаза и увидел священника. Ну, или, точней, странную комбинацию из человека в черной рясе с крестом на цепи, с распахнутым ватником и автоматом ППШ за правым плечом. Ему бы кадило, а не ППШ, но у него явно был ППШ, а не кадило…

– Что вам? – спросил я, злясь на то, что меня вырвали из сна. Хоть, может, и правильно, что вырвали, сейчас я понял, что у меня затекла задница по самую половину тела. Так как сон сидя на голой земле, сидя не очень правильная позиция.

– Вставай, пойдем побалакаем, потом в землянку спать пойдешь как человек, ты тот самый геройский герой, что брата моего выручил?

– Ну уж скажете тоже – герой, никакой я не герой.

– Ну ладно, не прибедняйся, сейчас все, кто выжил, – все герои.

За день лес прогрелся уже почти до летней температуры, было градусов 18, а то и 20. Судя по всему, было уже около четырех часов. Спать вроде было еще рано, и, наверное, я не усну сейчас, хотя после ночи, проведенной в подвале, в холоде и после бани это было вполне себе возможно. Я встал, чуть размял ноги, которые мгновенно пронизала тысяча иголок, и пошел вслед за странного вида священником. Он провел меня в землянку, где был стол, целых две керосиновых лампы и четыре спальных места. На одном из них лежал Григорий.

– Садись за стол, отрок, тебе чай или самогону?

– Лучше чай. Меня Алексеем звать. А что, Григорий спит?

– Да спит, они у меня четверть самогону выпросили, я выдал, вот теперь все пятеро в отрубе. А ты что отказываешься?

– Да почему отказываюсь-то? Мне просто и не предложили.

– Ну я сейчас предложил.

– Да сейчас-то уже и неохота.

– Меня отец Феодосий звать, но сейчас можно просто Феодосий. Сейчас мы тут в других чинах. Так ты откуда? Гриша начал было говорить, но я уже его и не понял.

Я пересказал Феодосию свою легенду, и он вроде как и поверил, но вдруг спросил:

– А бумаги есть какие при тебе?

– Есть, в сапоге в каблуке, есть ножик?

– Есть, конечно, на вот, – он дал мне тесак размером с половину от меча. Я снял сапог и понял, что не знаю, где точно эта самая капсула должна быть: то ли в самом каблуке, то ли под резинкой, – но решил, что сниму каблук целиком. Я подковырнул ножом, и каблук отошел на гвоздях. Капсула оказалась в нише самого каблука. Капсула представляла собой черный шестигранник, который был плотно завинчен. Я чуть не высказал свое удивление, глядя на этот самый шестигранник. Так как у нас дома точно в таком же вот шестиграннике хранили иголки, сколько я себя помнил. А оказывается, это была самая настоящая солдатская капсула. Развернув ее, я достал плотно скрученный листок бумаги, на котором было написано:

«6467974 Старший лейтенант разведки Алексей Сергеевич Бурда»

– Старлей, значит? Хорошо! Командиров нам очень не хватает, так ты, значит, и по-немецки шарахаешь?

– Ну так, понемногу, практики не хватает, но набор слов есть.

– Гриша что-то говорил, что ты просил пока немца не кончать?

– Да не то чтобы просил, просто говорил, что мне бы это помогло.

– Ну, если ты поможешь разобраться с немецкой радиостанцией и еще ему пару вопросов задашь, то тогда, конечно, пусть живет какое-то время, но вообще тебе его шлепнуть по-любому придется.

– Мне?

– Ну да, тебе, ты уж прости, но это будет твой грех и твое испытание. А я уж за твою душу молиться буду.

Ишь, молиться он будет, а я должен взять вот и человека убить? Сам бы взял и убил. Но вслух я сказал:

– Он просил реванша, чтобы я с ним на саблях сразился. Может, так я его?

– А справишься?

– Ну, если мне к сабле еще во вторую руку вот этот нож, то точно справлюсь, – я помахал тесаком, которым отковыривал каблук с сапога. Я думал, что с тесаком и саблей я смогу применить технику обеих рук, которой хорошо владею, и у меня всяко будет преимущество. Не совсем, правда, понимал, насколько это будет выглядеть честно в глазах Генделя, но, с другой стороны, какая разница?

– Ну смотри, это твой выбор, но хоть ребят потешишь. Мне главное – рацию запустить, чтобы с центром связь установить. Все-таки пользы-то всяко больше будет от нас тут, да, может, и немец твой сведенья какие толковые передаст.

– Ну я рад помочь, чем могу.

– А какое задание у тебя тут было? – неожиданно спросил меня Феодосий.

– Я не имею права говорить, скажу только, что задание я выполнил и должен был присоединиться к отряду партизан и по возможности вернуться к своим.

– Не посмотрим на счет возможностей, ребята говорили, что наши наступают уже?

– Да, наступают и победят точно, – зачем-то сказал я с излишней, может быть, уверенностью.

– Да я знаю, что победят. Не могут не победить, это всего лишь дело времени и определенное число жизней, – меня поразило, с каким спокойствием произнес эти слова священник.

– Вы так спокойно про это говорите? Ведь жертва великая, и вам все равно?

– Было бы все равно, разве я тут в лесу комаров бы кормил?

– Ээ, нет, наверное.

– Ну вот и не говори того, чего не знаешь, молод ты еще очень. Хоть я вижу по глазам, что и тебя жизнь многому научила. И главное, что душа у тебя живая, не спящая.

– Что значит «живая»?

– Ты думаешь, для человека самое страшное – это война? Нет, Алексей, для человека самое страшное – это умереть душой при жизни. Ты никогда не встречал живых, но мертвых людей в своей жизни?

Я задумался над словами отца Феодосия: живых, но мертвых? Конечно, встречал, два года назад такой вот человек смотрел на меня по утрам из зеркала, и неплохо так смотрел.

– Да, пожалуй, встречал, я понимаю, о чем вы говорите.

– Давай ко мне на ты, не выкай меня, как силу нечистую. Вот про то я тебе и говорю, ты понял, о чем я, война – это