— Молодцы, ничего не скажешь! — согласился Тартищев. — И что же дальше?

— А дальше он стал вырываться изо всех сил и кричать, что мы псы вонючие, легаши сученые, хватаем честных людей. «Буду, — орет, — прокурору жаловаться! Покажите бумагу, по какой причине хватаете!»

Ну мы ему вежливо так объяснили, что причину ареста он узнает в сыскном отделении, там же и с прокурором встретится, и со следователем…

— Грамотный, — усмехнулся Тартищев, — ничего, скоро притихнет.

— Грамотный, — подтвердил Вавилов, — батюшка у него, оказывается, в Томске проживает, купец первой гильдии, да и сам Мозалевский пару лет назад служил письмоводителем у одного из тамошних судебных следователей. Поэтому и замолчал сразу, как нашли у него во время обыска золотые часы Дильмаца и пять золотых французских монет. Словно ему рот зашили, замолчал.

— Федор Михайлович… — Хворостьянов льстиво улыбнулся и пододвинул к Тартищеву блюдо со светло-янтарной семгой. За секунду до этого он то же самое проделал с бочоночком багровой зернистой икры, малосольными огурчиками, разваристой картошечкой, обжаренной на сливочном масле и щедро политой сметаной, и графином водки, самолично настоянной на бруснике. — Закусывайте, дорогой вы мой, закусывайте! В последнее время, смотрю, совсем с лица спали, на заимке у меня перестали появляться, а ведь одна банька моя чего стоит! Кедровыми чурочками топим, запах-то, запах… А парок! До костей пробирает! — Вице-губернатор закатил глаза в сладостной истоме, словно только что слез с полка своей и впрямь замечательной бани.

Тартищев послушно выпил и закусил, потому что на собственном, отнюдь не веселом опыте убедился: в моменты, когда вице-губернатор принимался хвалить свою баню, лучше было не перечить, ибо умиление на его роскошном лице вполне могло перейти в гримасу, которая сулила истинную «баню», от которой после не то что потом изойдешь, кипятком, э-э-э, сморкаться будешь…

— Огурчики, огурчики пробуйте, в собственной оранжерее выращены, — совсем уж елейно пропел Хворостьянов и улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой. Наколов сверхаппетитный с виду огурчик на вилку, вице-губернатор поднес его Тартищеву и расцвел таким восторгом, будто только что вручил ему орден, и не иначе как святого великомученика и победоносца Георгия с надписью «За службу и храбрость»…

— Ваше превосходительство… — Тартищев приложил салфетку к губам. Огурчик был негласным сигналом переходить от возлияний к делу, чему он незамедлительно и подчинился. — Разрешите доложить о ходе следствия о смертоубийстве Отто Людвига фон…

Хворостьянов сердито поджал губы, нахмурился и перебил его:

— У меня тут с утра только тем и занимаются, что докладывают о ходе следствия. Без тебя знаю, что не сознается Мозалевский в убийстве. Губернатор недоволен, какие ж вы органы дознания, если не в состоянии добиться от преступника повинной? Ольховский заявил мне, что для обвинения Мозалевского имеются веские улики, но желательно, видите ли, чтобы преступник сам рассказал в подробностях о совершенном им убийстве.

— Собрать улики, ваше превосходительство, полдела, а ведь надо еще так исхитриться, чтобы заставить преступника повиниться в содеянном. Он ведь не враг себе, тем более такой грамотный, как Мозалевский. Он же понимает, что ему за это убийство одна дорога — в петлю.

— Но ты все-таки возьмись за него, Федор Михайлович, а? — Хворостьянов просительно заглянул ему в глаза. — Губернатор только на тебя и надеется.

Тартищев, говорит, старая гвардия, не то что эти выскочки Лямпе и Ольховский… Давно уже пора ему коллежского советника[39]дать…

«Так я тебе и поверил», — подумал Тартищев, а вслух сказал:

— Я бы попросил тогда особых полномочий. Я не люблю, когда мне дышат в загривок.

— Все, что ни пожелаете, будет исполнено! — потер руки Хворостьянов. — Говорите, что вам требуется.

— Мне требуется еще раз осмотреть комнату, где произошло убийство. К тому же в охранном отделении мне не торопятся показать список изъятых вещей. Говорят, что такового не имеется. Но я знаю точно, что Ольховский велел вызвать сразу, как только стало известно об убийстве князя, Черкизова, одного из своих письмоводителей, который поднаторел в описи изымаемых или остающихся без надзора владельца вещей. Для какой-то цели он же понадобился?

— Резонно, резонно, — закивал головой Хворостьянов. — Я думаю, это очень просто выяснить. Что еще?

— Я хотел бы сам допросить Мозалевского, но не в сыскном отделении, где один вид кабинета пугает арестованных. Лучше будет, если его привезут ко мне домой.

— Я вполне с вами согласен, — с готовностью закивал головой Хворостьянов. — Когда это лучше сделать?

— Думаю, что не стоит откладывать в долгий ящик.

Часа через полтора я буду готов к допросу.

Через десять минут Тартищев покинул кабинет Хворостьянова и почти столкнулся на пороге со штаб-офицером полковником Лямпе. Придерживая шашку, жандарм попытался обойти его справа, но Тартищев произвел незаметный глазу маневр и перекрыл ему движение. Жандарм недовольно сморгнул и метнулся влево, но Тартищев и тут его опередил. Коренастый Лямпе от неожиданности боднул его головой в грудь и проворчал:

— Право слово, Федор Михайлович, какой вы огромный. На телеге не объедешь!

— Прошу прощения, Александр Георгиевич, — Тартищев галантно улыбнулся, — давеча одного из ваших филеров так же вот чуть-чуть не задавил. Вздумал, сукин сын, со мной в кошки-мышки играть.

— О чем это вы? — насторожился Лямпе. — Наверняка это кто-то из охранки. Они даже за мной иногда топают, мерзавцы.

— Нет, их филеров мы знаем. А ваши мало того что косяком ходят, так еще шпоры постоянно забывают снять. А вчера так вообще конфуз вышел. Топает за моим новым агентом офеня со всякой книжной ерундой на продажу, так мало что шпорами бренчит, так еще и шашку оставил. Торчит она у него из-под кафтана ровно на четверть. Хоть бы баб постеснялся, всякое ж подумать можно…

Лямпе побагровел, заловил открытым ртом воздух, затем справился с волнением.

— Вы бы лучше за своими присмотрели, Федор Михайлович! Ваше дело уголовщиной заниматься, а фон Дильмаца оставьте моему ведомству. В Вене подозревают, что это политическое дело, и скандал обещают нешуточный.

— Да разве суть в том, какое это дело, — улыбнулся Федор Михайлович, — и какое ведомство им будет заниматься, главное, что человека лишили жизни, и наш святейший долг общими усилиями уличить злоумышленника и добиться, чтобы его примерно наказали.

Лямпе скривился так, что жесткие усы встали по стойке «смирно», и процедил сквозь зубы:

— Смотрю, Федор Михайлович, вы изрядно насобачились в нужный момент нужными словами изъясняться! Вроде и придраться не к чему, только мне почему-то вас иногда пристрелить хочется.