проблем в избытке. Ночами сидел за работой, выполнить которую мешали нескончаемые тревоги, и она становилась горой, которую не сдвинуть с места. Я устал, бесконечно устал!

И все-таки еду, хотя по всему должен был бы сидеть дома, у меня десять статей, по каким я негоден, а главное, я уже воевал, и воевал тяжело. Еду. Думаю, что единственный в таком-то возрасте. Еду не сидеть в канцелярии, а работать военным летчиком. Получил на этот счет гарантии. Я еду воевать. Для меня невыносимо жить в стороне от тех, кто мучается. Чтобы жить в мире со своей совестью, мне тоже нужно страдать. Взять на себя как можно больше страданий. Мне отпустят их щедрой рукой, потому что без боли не могу нести тяжесть в два килограмма, встать с кровати, поднять с пола платок.

У меня была мечта. О подруге. Она клала бы руку мне на плечо: «Кажется, вы устали? Чем мне вам помочь?» Она ждала бы меня дома: «Хорошо вам работалось? Вы довольны? Вам грустно?» Она делила бы со мной заботы, тревоги, надежды.

Вам известно, почему вот уже две недели я вымучиваю предисловие[183]? Какой не идет абзац? Почему он не идет? Чего я добиваюсь, переписывая его снова и снова? Бедняга Бокер[184] знает об этом в сто раз больше вас…

А если я с вами не поговорил о коктейле, вот это драма! А вы когда-нибудь спросили меня о моих заботах, что у меня болит, над чем я бьюсь, о моей работе, мечтах, страхах? Я могу ночь за ночью терзаться душой и сердцем, вам об этом ничего не известно. Но если на ужине, где не должно было быть дам, их окажется две, вы будете выговаривать мне подряд три месяца.

Я мечтал о жене, которая была бы рядом. Которая умеет быть дома и ждать. К ней приходишь, как к светящей вечером лампе, и она помогает снять тяжелое от дождя пальто, и ты садишься возле пылающего огня, который она развела, пока тебя не было. «Видите, я рядом, я думала о вас…» О жене, которая поможет в заботах. Приглушит шум вокруг. Я мечтал об убежище.

А вы, значит, думаете, что такого не бывает? Но все женщины, каких я знал, обладали даром преданности. У всех было чудесное свойство быть рядом.

Потому что они любили? Консуэло, я же решился, вы помните? Хотя очень долго боялся. Я говорил себе: если решусь, первая сцена, первое ночное ожидание меня убьет. Я не ошибался. Была та самая рождественская ночь и шесть часов криков на лестнице. Не в моих силах начать все опять сначала. Но мне очень хотелось вернуться. И опять начались ночные исчезновения, я не могу их выносить, потому что в прошлом вы выдумали эту жестокую игру.

И теперь за пять, шесть (или четыре) дней до отъезда, что я слышу от вас? Обвинения, которые должны меня убедить, что я во всем виноват, светские сплетни и слухи. Дом еще пустее, чем всегда… Уверения в любви, которые ничего не меняют в поступках, вы никогда не возвращаетесь вовремя, а это помогло бы моей работе и вашей реальной безопасности.

Я уезжаю не для того, чтобы погибнуть. Я еду, чтобы мучиться, и таким образом быть заодно со всеми моими. Но в жизни я сделал кое-что хорошее, у меня есть мой небольшой багаж. В доме мне не хватает воздуха, и я буду рад, если меня убьют. У меня нет желания, чтобы меня убили. Но я охотно принимаю возможность уснуть именно так.

АНТУАН

«Мадам Танже. Рисунок очевидца, который увидел меня очень мрачным… Но это потому, что я покидаю старых друзей. Сент-Экзюпери». Портрет Антуана де Сент-Экзюпери, Нью-Йорк, 1 апреля 1943

Посмертный портрет Антуана де Сент-Экзюпери.

Рисунок Консуэло де Сент-Экзюпери

Северная Африка, Сардиния

Апрель 1943 – июль 1944

91. Антуан – Консуэло

(Алжир, начато 20 апреля 1943)

Детка Консуэло, дорогая,

Мышка моя в перышках, милая таволга, женушка моя, сумасшедшая, мой малыш, как вы там? Мне вас не хватает. Всерьез, как свежей холодной воды. И при этом только Господь знает, как вы невыносимы, яростны и несправедливы. Но за всем этим тихо теплится огонек, нежность, доброта, жена. Детка дорогая Консуэло, вы моя жена на всю жизнь, до последнего вздоха сердца, и я прощаю вам все лишнее, потому что мало-помалу, потихоньку вы выкинете все плохое, громкое, поверхностное и станете такой, какая вы на самом деле: ласковой помощницей, старающейся помочь.

Мне очень нужна помощь. Климат для меня тяжеловат. Я очень далеко, на краю света. Мне горько. Мне пусто. И никто не может заполнить пустоту. Мне больше не нужны авантюры. Мне нужен покой. Я чувствую себя старым деревом, которое хочет питаться от своей земли. Моя внутренняя жизнь была трудной (и это из-за вас, любовь моя). Я бы хотел, чтобы у меня был дом. Хотел бы настоящую подругу. Словом, вас, как в Норпорте[185], обволакивающую тишиной старых деревьев мою неслышную работу, потому что мне очень нужна тишина.

Так вот, меня не подорвали, таволга[186], я не стал на дне моря водорослью. Плавание было даже излишне спокойным. Славная компания. Грызли шоколад, курили сигареты, играли в настольные игры (я обыгрывал всех в шахматы и гордился ужасно), пили тайком виски (на пароходе сухой закон). Ночью иногда слышали взрывы, и на следующее утро толпились на палубе и считали суда нашего каравана. Все были в целости. Пансионат на прогулке не потерял ни одной девицы. Война, похоже, была далеко, и мы снова занимались мелкими своими делишками.

Здесь в Алжире я проездом, пережил две бомбардировки. Прямо скажем, будничные, заурядные – убито пятнадцать человек, примерно столько же погибает в автокатастрофах, народ смотрит на них, как будто они в кино. Жалкие эти бомбардировки всегда происходят в одно и то же время (на закате солнца), по ним назначают встречи. «Так когда вы придете ужинать? Так, так… Приходите сегодня после бомбардировки…» И после того, как немцы капнут свои три какашки – похоже, они очень бедные ребята, – люди встречаются.

Малыш, я уже в своей военной части 233[187]. Я хотел участвовать в войне. И вот теперь я пилот 2/33. Это серьезно. Настоящая война. Я немного староват для этих путешествий, но надо страдать со своими вместе. Ты знаешь, что я об этом думаю. Единственным извинением за то, что я не во Франции, когда там так плохо, будет мое участие во всех неприятностях и рисках. Связь должна быть через плоть и кровь. Подписывать манифесты, как придурок Андре Бретон[188], слишком просто. Птенчик мой, если меня убьют, тебе все-таки будет приятно, что из всей компании крикунов[189] я один уехал из Нью-Йорка. Что отказался от всех постов – пропаганда и проч. Что выбрал самое простое: мне поручат стрелять сверху. Это здраво, несложно и немного грустно. И необходимо, для здоровья моего сердца. Алжир еще душнее Нью-Йорка. Все здесь очень милы со мной, меня приглашают, окликают, задают вопросы, но я уже наговорился. Я не создан для бесед, встреч, главных штабов, политических ужинов, лекций, интервью. Незачем попусту