— А пару месяцев назад… — Голос Тома дрогнул, и я крепко сцепила руки под столом. Будь у меня длинные ногти — они впились бы в ладони до крови. Но у меня не было даже ногтей. — … мы с Аннетт задержались на работе, чтобы обсудить важный проект, и остались одни. Аннетт была нарядно одета: она куда-то собиралась вечером, а я знал, что тебя нет дома — ты встречалась с Мартином или еще с кем-то, не помню. Аннет расплакалась и рассказала, что ее родители разводятся, потому что отец влюбился в молодую женщину, и что это ужасно. Как я понял, ее родителям около пятидесяти, и у матери на почве развода случился нервный срыв. Новая подруга отца была их общей знакомой. Я обнял Аннетт, утешая… И это произошло.

У меня в животе все сжалось, как на американских горках, когда резко падаешь вниз. Том и Аннетт в офисе. Срывают друг с друга одежду, занимаются сексом на письменном столе. Мы с Томом когда-нибудь занимались любовью на столе? Вряд ли. Это так неудобно. Я хотела знать все до малейших деталей и истязала себя и Тома вопросами. Он все сильнее краснел, а я все больше повышала голос, привлекая внимание людей за соседними столиками. Моя душа? Если она и есть, то теперь я знаю — она цвета жухлой осенней листвы.

— Я хотел тебе все рассказать, Эрика. Но не смог. Я боялся потерять тебя. Боялся, что ты меня не простишь. Я знал, как трудно тебе забыть обиду. Я испугался. Аннетт тоже была потрясена, но потом призналась, что давно питает ко мне чувства, о которых я даже не подозревал. Я дал понять, что не отвечаю ей взаимностью, и это очень ранило ее. Я почувствовал себя негодяем. А потом…

Том закрыл лицо руками. Я едва понимала, что он говорит.

— Она беременна, Эрика. Мы не подумали о том, что надо предохраняться. Непростительная, идиотская, глупая ошибка. Мы с тобой задумались о ребенке, и тут это. Стоило нам с Аннетт только один раз сделать это — и она уже беременна. Я узнал об этом на прошлой неделе. И струсил. Не мог смотреть тебе в глаза, не мог подобрать слова, не знал, что собирается делать Аннетт. И поэтому трусливо обвинил во всем тебя, придумал себе оправдание, что тебя не было рядом, когда ты была очень нужна мне. И тут подвернулась эта вечеринка со слайдами.

Я сидела словно оглушенная. Не могла выдавить из себя ни слова. Надо же, а ведь именно я в свое время сделала такую успешную рекламу презервативов…

— Аннетт намекала, что, может быть, сделает аборт. Как ни ужасно звучит, я каждый вечер молил Бога, чтобы она решилась на это. Знаю, это грех, но я молил Господа Бога и Деву Марию помочь мне. Я не хотел тебя потерять. Ты значила для меня больше, чем… этот ребенок, которого я даже не мог считать своим. Поэтому я позвонил тебе вчера. Понял, что должен рассказать тебе правду. И умолять тебя простить меня. Только один раз. Один раз в жизни. А ты бросила трубку. Заставила меня почувствовать, что все кончено. И в ту же минуту позвонила Аннетт. Она сказала, что приняла решение. Оставить ребенка. У нее не хватало смелости сделать аборт. Аннетт добавила, что это меня ни к чему не обязывает. Но я понял, что влип. Я не могу оставить ее одну. Я сам заварил эту кашу и должен отвечать за последствия.

Я чуть не расхохоталась.

— Где ты откопал эти замшелые этические правила? Хочешь выглядеть благородным рыцарем, тогда как ты просто жалкий подлец? Видали, он желает отвечать за последствия! За какие последствия — за то, что какая-то шлюха сама себя тебе предложила? Это выглядит именно так…

Я знала, что несправедлива к нему и к тому же выставляю себя на посмешище, но ничего не могла с собой поделать. Картинки той жизни, которая могла бы быть у нас с Томом, и той, которая ждет меня теперь, попеременно мелькали передо мной, как цветные фотографии и их негативы. Том и Аннетт с коляской и я — в пустой квартире. Он вместе с женщиной, которую готов полюбить, и я — в одиночестве, потому что меня никогда уже никто не полюбит.

Если бы только он, если бы только она, если бы мы только… Все эти «если» не имели смысла. Я поняла, что если еще на минуту задержусь в этом ужасном ресторане, просто взорвусь. Мое тело разлетится на тысячи кровавых ошметков, и они плюхнутся на тарелки посетителей. Лучше избавить их от этого. Медленным и почти чувственным движением я подняла бокал и выплеснула его содержимое Тому в лицо. Я не раз видела подобную сцену в фильмах, и мне она нравилась.

Поразительно, сколько жидкости вмещает один бокал. Том долго отплевывался и, вытирая одной рукой глаза, шарил другой по столу в поисках салфетки. Он вскочил, и я заметила, что и рубашка и брюки у него залиты вином. Компания молодых людей за соседним столиком одобрительно зааплодировала мне, а две официантки уже бежали к Тому с полотенцами в руках. Я схватила куртку и выскочила из зала, забыв бросить на стол деньги. Меня провожали крики посетителей.

На улице было холодно, сыро и грязно. Я бежала, расталкивая прохожих, и всхлипывала. В голове билась только одна мысль: скорей бы добраться до дома. Там я сломаю забытые Томом диски, поставлю свою любимую музыку и обниму плюшевого мишку. Я прокручивала в голове все, что мы сказали друг другу, слово за словом, словно стихотворение, которое нужно заучить наизусть. Как будто от этого зависела моя жизнь. Боль, вызванная ложью Тома, и тем, что другая женщина ждет от него ребенка, терзала меня. Я чувствовала себя ущербной. А ведь я все это время принимала противозачаточные таблетки. Мы с Томом даже не обсуждали идею завести детей.

Подходя к подъезду, я уже рыдала в голос. Голубь что-то клевал в канаве. Я чуть не наступила на него. Голуби. Небесные крысы. Как могли христиане сделать эту птицу символом Святого Духа? Я вошла в подъезд, цепляясь за перила, доплелась до своего этажа и оперла дверь. В прихожей я упала на колени, уткнулась лбом в пол и закричала. Капли дождя на губах смешались со слезами. Сладко-соленая смесь. Как же я ненавижу Стокгольм!

— Теперь ты понимаешь, что ад бывает и при жизни? И почему я так не люблю Дьявола? И что я имел в виду, когда говорил, что этой твари нравится играть с людьми в жестокие игры? Ставить их перед выбором, который они не в состоянии сделать.

Я подняла глаза и увидела Смерть. Его одеяние висело на крючке, рядом стояла коса. Он не снял ботинки. На нем были те же черные джинсы, но другая кофта, с серым отливом. Я бросилась в его объятия. Он ласково погладил меня по спине. Потом отвел в гостиную и усадил в голубое кресло. Укрыл пледом, исчез в кухне и вернулся с чаем и горячим бутербродом. Этот малознакомый мужчина был полной противоположностью тому Тому, которого я увидела сегодня, и я зарыдала еще громче. Я редко плакала, но сейчас не могла остановиться.

— Я предполагал, что у тебя сегодня случится нервный срыв, поэтому взял на себя смелость прийти в твое отсутствие. Хотел поддержать тебя. Я давно не был в Стокгольме, так что вполне могу задержаться тут на пару дней. У меня есть предложение. Возможно, оно немного утешит тебя. Конечно, в последнее время у тебя в жизни и так многое изменилось, но это не имеет отношения к Высшим силам. Скорее, дело рук Дьявола. Я имею в виду другие изменения.

Он поставил диск с джазовой музыкой — тихой, успокаивающей. Но мне почему-то от этого стало еще холоднее внутри. Я могу стать музыкантом, — подумала я. Играть джаз. Ведь он всегда считался грустной музыкой, которую создают в мрачном настроении…