Но в то лето она всё же отправила Ваську к отцу. Лёнчик сам приехал за сыном, с огромными планами посетить Ленинград, Таллин, Ригу и Калининград, где жили и работали Лёнчиковы однокурсники. Потом он намеревался поехать на родительскую дачу, что на другом берегу Онеги, к бывшей Татьяниной свекрови — Васькиной бабушке. Свекровь во внуке души не чаяла, баловала как могла. Всю жизнь она отработала учительницей в школе и имела тягу к домашнему воспитанию. Впрочем, в годы совместной с Лёнчиком жизни Татьяна старалась к добровольной помощи родственников не прибегать — подсознательно боялась упрёков. А теперь Татьяна рассудила, что мальчику нужны новые эмоции да впечатления, и после недолгих колебаний отпустила.

— Ты только не позволяй ребёнку копировать твоё социальное поведение, — сказала она бывшему мужу на прощанье, когда тот стоял на борту готовящегося отчалить катера, чем привела Лёнчика в недоумение.

— Это ты к чему сейчас?

— Ни к чему, — отмахнулась Татьяна. — Это я так, сама с собой разговариваю. Не корми его мороженным, не позволяй не спать после девяти вечера и…

Мотор катера заработал, раздался гудок, и Татьянины наставления разметало вместе с брызгами по причальной стенке. Васька долго-долго махал рукой стоявшей на берегу матери, пока катер не скрылся за островом. И в тот же день появился Борис. В тот же час появился Борис. Он уже был рядом. На уходящий катер он только что посадил двух своих аспирантов, отправляющихся в Москву, в университет, с деревянными вьючниками камней и косточек. Теперь он стоял у начала пирса и о чем-то оживлённо беседовал со старшиной милиции Чеберяком.

— А, вот, Головина вам поможет! — Они заметили медленно идущую по дорожке Татьяну. — Татьяна Владимировна, подойди к нам, разговор есть. Ты же у нас и плановик, и бухгалтер — профессионал, а здесь проблема образовалась у археологов. У них три отряда работает, а отчётность общая. Надо помочь. И деньги платят. А тебе как матери-одиночке деньги никогда не помешают. Вон, Ваське форму школьную надо покупать новую. Он за год вымахал, руки из куртки торчат. Правильно я говорю, Борис Аркадьевич?

Высокий, огромный, с рельефным обветренным лицом, седыми волосами, аккуратно подстриженной (под Хемингуэя) бородкой. Мужчина из фильмов про мужчин, из журналов «Юность» про мужчин. Мужчина, которого старшина назвал Борисом Аркадьевичем, вдруг неожиданно бросился к Татьяне, схватил её за руки, заглянул в глаза.

— Будьте нашим бухгалтером, Татьяна Владимировна! Умоляю! Прошу вашей руки, вашего опыта и совсем немного вашего времени! Взамен требуйте чего угодно! Всё исполню.

И что тут случилось с Татьяной, она и сама потом не могла определить. Как сорвалось у неё с языка то, что сорвалось. Какие бесы или какие ангелы её устами заговорили. Но только, не вынимая своих рук из рук этого невесть откуда взявшегося чужого, пока ещё совсем чужого мужчины, она твёрдо и уверенно произнесла: «Хорошо. Если можно просить всё что угодно, то прошу вас быть моим мужем».

Чеберяк с удивлением вскинул на Татьяну взгляд и покачал головой. А Борис раскинул руки в стороны, обнял её и прижал к шершавой и щёкотной своей щеке. На мгновение. На малую секунду. На ту самую, после которой всё стало иначе.

В Москву Валентин приехал в июне восемьдесят седьмого. Приехал один, выдержав многодневное сражение с матерью, уговаривающей ехать вместе. Ей так спокойнее, когда она рядом, да только помочь вряд ли чем сможет, а позору будет… Нет уж, взрослый человек — значит, взрослый человек. Ему же только один экзамен сдать, школа-то с золотой медалью. Сдавать надо специальность — историю. А историю он сдаст. Историю он лучше студентов пятого курса знает, лучше аспирантов. Для него история не «было», для него история сейчас и вокруг него, он внутри неё. Каждый свой день от княжих грамот считает. Зря, что ли, он год просидел над университетскими учебниками? Он с восьми лет на раскопе, с двенадцати в монастыре на реставрации. Он трёхтомник Ключевского ещё в пятом классе прочитал, самое интересное выписал в тетрадку. Выписал своим мелким, скопированным с отцовских писем почерком. Потом за два года всего Соловьёва, параллельно европейскую историю средних веков, потом новую. Дядя Сеня его лично в прошлом году экзаменовал, когда к матери в отпуск приезжал. Часа два мучил на глазах у семьи. Гонял по всей линейке вниз и вверх, по всем странам вдоль и поперёк. Везде Валентиновы полки стоят, везде гарнизоны знаний, крепости прочитанного, форты понятого, секреты угаданного. Мать с Кирой на диване сидят, лица счастливые, чуть ли не в ладоши хлопают. Васька к дверному косяку прилип, глаза таращит. Гордится братом. Звёздный час, ей-богу! Дядя Сеня тогда из-за стола встал, к Валентину подошёл, поднял его за плечи, лицом к матери повернул: «Вот, Татьяна, Борис бы порадовался. Весь в него парень. Память феноменальная, упорство грандиозное. Ещё бы мускулов нарастить на эти кости, а то щуплый он какой-то, как городской». Ну, про щуплого дядя Сеня, конечно, перегнул. Валькин скелет оплетали упругие, сухие мышцы йога. Ежедневно в течение четырёх лет тренировал он своё тело специальными дыхательными упражнениями, гимнастикой из перепечатанной и переснятой на фотобумагу американской книжки про восточные практики. Умел расслабляться за считанные секунды, скидывая с себя усталость и напряжение, и за такие же секунды превращаться в электрический разряд, в шаровую молнию. Через день вечерами бегал от Ребалды до монастыря без остановки и передышки, не замечая расстояния. Да и в драках мог за себя постоять. Впрочем, драки случались редко. Было во всём Валькином облике что-то столь цельное, такое монолитное, дремучее, что чувствовали даже отпетые бузотёры. Чувствовали и лишний раз не заводились.

Пообещал дядя Сеня помочь при поступлении. А что теперь Валентину эта помощь? Он и сам всё сделает. Сам. С вокзала поехал сразу в Университет, в приёмную комиссию исторического факультета. Сдал документы, заполнил анкету, получил талон на поселение в общежитие. Секретарь комиссии Валентину понравилась. Приятная молодая женщина, чем-то похожая на его мать, только ниже ростом, да и моложе, много моложе. Взяла она Валькин красный диплом, раскрыла, посмотрела на вкладыш, покачала головой.

— Много в этом году к нам медалистов. Очень много. Вы, Валентин Борисович, готовьтесь к тому, что специальность сдать будет очень сложно. Конкурс велик. Конечно, к медалистам особое отношение, но здесь Москва. Тут всё не так просто. Очень я вам рекомендую внимательно отнестись к самой новейшей истории. У Вас ещё две недели до экзамена. Так вот, за две недели вы должны все последние пленумы и съезды знать так, словно сами на них были. На них всех резать будут. По опыту прошлого года знаю. Такие ребята талантливые срезались. Кто все экзамены прошёл, кто, как и вы, с медалью, а как начинается борьба за места, тут уже все средства хороши. По секрету скажу, что есть списки «своих». Кто не «свои», на вопросы билета отвечают, а на дополнительных очки теряют. Медалистам сложнее, медалистам этот экзамен нужно только на пятёрку сдать. Других оценок не существует. Или, если хотите, можете на общих основаниях проходить все экзамены.

Сдавать всё Валентин не хотел. Одно сражение всегда лучше, нежели четыре. Этому как раз история и учит. «Хорошо, что мать не поехала», — подумал тогда Валентин. Если бы мать была тут, точно заставила бы дяде Сене звонить. Он ведь замдекана, правда, на другом факультете — на филологическом, но разве это важно? Они тут все друг дружку знают. Всё так. И пошёл бы в списках «своих». Но это неправильно. Это по-московски. А Валентин приехал побеждать Москву, а не подстраиваться. Сам понимал наивность этого желания победы в честном бою, но ничего поделать с собой не мог — сущность.