С каждым шагом Руби надеялась, что рядом с Джонсом появится Виктор Бринн, заставив его выкрикнуть её имя. Но этого не произошло, и она обнаружила, что вошла в комнату, самую дальнюю от кухни, которая оказалась спальней Джонса. Она села на кровать и стала ждать, пока он последует за ней. Но он не пришёл.

Она вздохнула и вынула револьвер из поясного чехла.

– Сколько ещё он собирается себя так вести?

– Кто знает? Он может быть капризным мальчиком. Почему Мэйтланд сделал его своим учеником, я никогда не узнаю. Он не допустил до инициации ни одного из других своих учеников. Двоим, которые не умерли в Пустынных землях, стёрли память с помощью заклинания, потому что у них не было потенциала, и их вернули обычным людям, которые могли бы о них позаботиться. Мэйтланд, должно быть, видел что-то особенное в Джонсе, потому что стало очевидно, что мальчик не заинтересован в работе Опустошителя, когда подрос. Просто посмотри на стену над кроватью.

Руби подняла голову и увидела, что стена была покрыта открытками, расположенными аккуратными рядами. Она не заметила их, когда села, слишком погружённая в себя и злая на Джонса. Она не замечала их и ранее, из-за всего этого безумия с Инициацией.

– Мальчик написал каждую из них. Прочитайте первую наверху справа, в начале первого ряда, – произнёс револьвер. – На ней фото лодки с вёслами.

Руби встала на маленький стул рядом с кроватью, потянулась и едва успела оторвать открытку со стены. Перевернув её, она увидела, что в правом верхнем углу была нарисована почтовая марка – там, где могла быть наклеена настоящая. На ней был пляж с пальмой, и она была так густо разрисована волнистыми карандашными линиями, что всё выглядело так, будто марку погасили. В строке адреса было написано только:

Сообщение на обратной стороне было написано всё тем же отрывистым и аккуратным почерком.

Когда Руби закончила читать, она вернула открытку на стену и слезла со стула. Она насчитала там около сотни открыток.

– Как давно он их пишет? – спросила она.

– Достаточно долго, чтобы составить из них целую историю, – ответил револьвер. – Мэйтланд говорил, что это не принесёт никакого вреда. Но я сказал ему, что это сулит неприятности. Джонс – странный мальчик.

Но Руби только улыбнулась и покачала головой:

– Нет, не странный. Он такой же, как я.

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы я расклеила страницы из своих дневников по этой спальне, тут вообще не было бы видно стен. Мы оба получили не ту жизнь, которую хотели, поэтому нам пришлось как-то с этим разбираться. Я точно знаю, почему он это сделал.

Услышав шум, она обернулась и увидела Джонса. Но вместо того чтобы отпустить что-то саркастическое или пожаловаться на то, что она находится в его спальне, он просто кивнул ей, и напряжение, кажется, спало.

Когда пришло время ложиться спать, Джонс решил, что им следует остаться в одной спальне, и показал Руби свободную комнату с двумя односпальными кроватями. Он сел в кресло в углу, завернувшись в одеяло, и заверил Руби, что разбудит её через несколько часов, когда придёт её очередь держать дозор.

Они принесли из кабинета ореховый ящик для револьвера и на всякий случай поставили его на тумбочку рядом с Руби. Едва слышный храп донёсся изнутри, поскольку револьвер крепко спал. Руби потребовалось больше времени, чтобы вырубиться, и Джонс внимательно прислушивался к её дыханию, пока она ворочалась, ожидая, когда она уснёт.

Как только Джонс убедился, что Руби спит, он тихо поднялся с кресла. Оставив две подушки под одеялом, он прокрался из спальни и спустился вниз в комнату, где под окном всё ещё стоял сундук, полный подарков Мэйтланда. Вытащив бутылку чёрной шлепковой пыли, он взвесил её в руке. С тех пор как он показал её Руби, идея использовать её словно прожигала дыру в его голове. Он вытащил заглушку и высыпал немного чёрного порошка на ладонь другой руки. Осторожно, чтобы не уронить, он толкнул пробку обратно в бутылку и положил в карман пальто.

Он облизнул губы. Во рту пересохло, из-за чего было тяжело глотать.

– Перенеси меня в Честерфорд-Гарденс, – попросил он. – Это в Хэмпстеде. Лондон. – И затем он хлопнул в ладоши изо всех сил, и шлепковая пыль начала потрескивать и гореть именно так, как он этого ожидал.

Если бы какие-то люди стояли на Честерфорд-Гарденс около полуночи, они увидели бы мальчика, появившегося из воздуха и летевшего по тротуару на цыпочках, раскинув руки. И они, вероятно, даже вздрогнули бы, когда Джонс врезался в кучу чёрных мусорных мешков, порвал один из них и высыпал облако пыли, которое осело на него, словно грязный снег. Но, к счастью, вокруг никого не было, чтобы засвидетельствовать его прибытие в Лондон.

Его ладони словно горели, и он подул на них, чтобы попытаться остудить. Он не предвидел, насколько щедрым был Мэйтланд со шлепковой пылью. Это была, несомненно, самая лучшая и самая дорогая смесь, которую можно было купить в «Дешам и сыновья». Джонс мысленно сделал себе заметку использовать гораздо меньше пыли на обратном пути, проверив, что бутылка всё ещё была цела и невредима в его кармане.

Он отряхнулся, убрав с волос картофельный очисток, но перестал пытаться пригладить все непослушные пряди, убедив себя, что его внешний вид не имел сейчас никакого значения. Он был здесь только для того, чтобы попытаться найти дом, из которого забрал его Мэйтланд, в качестве отправной точки для поиска своих родителей. Если бы по какой-то невероятной случайности его мама и папа все ещё жили там, он не представился бы им этим вечером. Как он мог это сделать, если они с Руби ещё не разобрались во всём? Пока они не исправили заклинание и не избавились от Виктора Бринна, всё, что мог делать Джонс, – это наблюдать за своими родителями и узнавать о них всё, что можно. Он знал, что фетч, которого Мэйтланд положил в кроватку вместо него, наверняка умер много лет назад, но у него могли быть братья или сёстры. Джонс сам не знал, чего ожидать. На данный момент это было похоже на любую другую охоту Опустошителей. Приходилось быть терпеливым, разумным и, прежде всего, готовым ко всему.

Он пошёл по улице, разглядывая одну сторону. Длинный ряд домов с крошечными садиками, в большинстве из которых было полно мусора, пластиковых пакетов и битого стекла, стоял в стороне от дороги. Догадавшись, что все дома на этой стороне улицы были заброшены, Джонс дошёл до конца дороги, где она заканчивалась перекрёстком, а затем перешёл её и зашагал в обратную сторону.