— Готово.

Максим щедро полил собственные пальцы, а заодно и ковер, а затем отхлебнул виски прямо из горлышка. Закашлялся, отставил бутылку.

— Давай, коли по чуть-чуть вот сюда и сюда. Ну и сюда, — указывал он на побагровевшие, отекшие фаланги.

Алена явно трусила, шприц в ее руках мелко подрагивал, и сама она выглядела непривычно бледной, но сумела все-таки аккуратно ввести кончик иглы, сосредоточенно наблюдая, как под сбитой кожей вздулся пузырек. Капельки лекарства выступили наружу, и она принялась за следующий палец. Максим за ее манипуляциями не следил, вместо этого он то и дело прихлебывал виски.

— По-моему, лучше все же к врачу, — первое, что она вымолвила, пока делала инъекции.

— Зачем мне врач, когда есть ты и Интернет? — расслабленно произнес он.

И виски, и блокада уже начали действовать. Боль отступила, навалилась тяжесть. Сидя на ковре, он откинулся назад, пристроив затылок на диван, и прикрыл отяжелевшие веки.

— Но вдруг перелом? — не отступала она. — Там же надо гипс или что-то такое…

— Завтра, — одними губами прошептал он.

Какой там вдруг? Этот лужинский урод водитель однозначно переломал ему пальцы, а может, и ребра. Но сейчас хотелось одного — спать. Все остальное — завтра.

Она спорить не стала и вообще притихла, сидя рядом с ним на полу. Максим разомкнул вдруг веки и скосил на нее глаза.

— Ты почему меня рисовала?

Вопрос явно застал ее врасплох, но, помедлив, она ответила смущенно:

— У тебя лицо такое… Выразительное. Я увидела, ну и захотелось нарисовать. Тебя это обидело?

— Обидело? — Он взметнул брови. — Я что, девочка — обижаться?

— Ну не обидело… Неприятно, может, стало?

— Нет. Что ж тут неприятного? Но я удивился. Мы же с тобой как бы… Не очень поладили. А тут такой шикарный портрет.

— Тоже скажешь — шикарный! — улыбнулась она.

— Конечно, шикарный. Хотя… Какой исходник — такой и портрет.

— Да ты сама скромность! — коротко засмеялась Алена.

— Не-е-е, скромность тут ни при чем. Это объективность. Что смеешься? Так оно и есть. — Максим развернулся к ней и теперь полулежал-полусидел боком, подперев щеку здоровой рукой. — Ты знаешь, была у меня пару лет назад подруга, немного старше, но не суть. Так вот она на полном серьезе утверждала, что я сильно похож на какого-то забугорного актера. Не современного, правда, да и имени его я уже не помню. Но тогда, вот когда она об этом сказала, я погуглил (интересно же!), ну и нашел. И знаешь, что там написано про него, про того актера? Что он был иконой стиля и секс-символом. Так-то.

— Джеймс Дин это.

— Что?

— Того актера зовут Джеймс Дин. И ты правда на него очень похож.

— Ну вот, о чем я и говорю. Икона… — самодовольно усмехнулся Максим, затем добавил совершенно серьезно: — А ты круто рисуешь, честно. Прямо как настоящий художник. Мне понравилось.

— Спасибо, — порозовела она. — А ты играешь на гитаре просто невероятно… И поешь. Мне слышно было… А что это за песня?

— Это же «Нирвана». The Man Who Sold the World. Хотя Курт ее перепел, изначально это песня Дэвида Боуи. Но Курт есть Курт.

— Я не очень в музыке разбираюсь, то есть совсем никак, но вот ты пел и… В общем, это было так здорово! Очень!

Потом она опустила взгляд на его левую руку, и блеск в ее глазах погас. Посмотрела на него с сожалением и тихо спросила:

— А как же теперь? Ты не сможешь больше играть?

— Да, — хмыкнул он, — сегодня выступить вряд ли удастся. Так что ближайшие концерты придется отменить.

— Ты еще шутишь! — покачала головой Алена. — А все-таки кто это сделал?

— Да это Ник приезжал…

— Тот, который?..

— Тот, который.

— И это он тебя так? — удивилась она.

— Да ну нет, конечно! Ну он пытался там мне что-то предъявить за тебя, даже руками махал, но вломил мне их водила… Сука!..

— Спасибо, — зарделась она. — Ты замечательный брат!

Максим пристально посмотрел на нее, будто размышляя: сказать или не сказать?

— Я тебе не брат.

Алена поняла его слова явно неправильно, судя по тому, как вмиг потухла ее улыбка, а на лицо набежала тень.

— Мы, конечно, не совсем… — пролепетала она, отведя взгляд в сторону.

— Я не брат тебе, — повторил Максим. — Отец женился на моей матери, когда я уже родился, и усыновил меня. А родной мой папаша… Короче, я без понятия, кто он и где он. Такие вот дела.

Алена снова повернулась и уставилась на него оторопело.

— Как так?

— Ну вот так, — пожал он плечами.

— Я… Я не знала… Так, значит…

— Значит, мы с тобой не брат и не сестра. И если я тебя поцелую, это не будет извращением. И кстати, не стоит об этом маленьком секрете никому трепать, о’кей?

Сделав еще один большой глоток «Джонни Уокера», Максим отставил бутылку и медленно поднялся, покачнувшись.

— Дойдешь? Или помочь? — следом встала Алена.

— У меня ж рука сломана, а не нога.

— Ну ты еще и хорошенько продезинфицировался изнутри.

— Ла-а-адно, пойдем, раз ты так хочешь спать меня уложить, — нагло улыбнулся он.

Алена залилась краской, сразу отступила, но, стоило ему вновь покачнуться, подхватила его и, приобняв за талию, повела к лестнице.

— Ты пьяный, — констатировала она.

— Это временно, — ответил он.

Комната выглядела как после недельного разгула. Еще и осенний ветер, врывавшийся в распахнутые настежь балконные двери, подбавил беспорядка — смел с полок какие-то бумаги и расшвырял их по полу, — но зато выгнал спертый табачно-перегарный дух, и теперь в комнате было холодно и свежо.

— Ч-черт, — зябко поежился Максим, — тут как в вытрезвителе. — Потом повернулся к Алене. — Пардон, у меня сегодня не прибрано.

Она молча кивнула, перешагнула через пустую бутылку, подошла к балкону, закрыла двери. Затем сдернула с широкой кровати покрывало.

— О! — присвистнул он. — Какая ты решительная! Меня прямо обескураживает твой напор.

— Слушай, — вздохнула Алена. — Эти твои шуточки… Они меня смущают. Я просто хотела тебе помочь расстелить постель, у тебя же рука… Но если так, то давай сам.

— Ладно-ладно, молчу.

Максим привстал спиной к столу, оперся о край столешницы и оттуда с полуулыбкой наблюдал за ее действиями.

— И не смотри на меня так, — попросила она.

— Как «так»? — приподнял он брови, продолжая ее разглядывать.