– Из глубокой колеи на старом «Запорожце» не выехать, – отрицательно покачала головой она.

– Неужели все так безнадежно?

– Еще хуже, – подвела итог она.

– Значит, рассчитывать на то, что ты почтишь нас своим вниманием, не приходится?

– Нет, – мотнула головой она и с сожалением еще раз взглянула на Анатолия.

Перемены в его внешности, произошедшие за эти полгода, были не так уж и существенны, но от внимательного взгляда матери они не укрылись. Воротничок рубашки, раньше плотно прилегавший к шее, стал немного великоват и лежал смятым, сморщенным блином, полностью потерявшим свой лоск. Манжеты рукавов, выглядывающие из-под пиджака, были плохо отутюжены и похожи на старую измятую бумагу. На правом рукаве костюма не хватало одной пуговички, а оставшиеся две висели на волоске, умоляя обратить внимание на их пропащую участь.

– Что ты на меня смотришь так, будто хочешь подать копеечку? – возмутился Толя. Сожалеющий взгляд матери подействовал на него раздражающе.

– Тут копеечкой не обойдешься, – скептически сощурилась она. – Конечно, лучше всего было бы тебя сейчас родить заново, но, боюсь, назад ты просто не поместишься. – Анатолий вспыхнул до корней волос, а Ева Юрьевна, задержавшись на миг, горько усмехнулась. – Я говорила тебе, что вся эта твоя амурная затея добром не кончится и обязательно выйдет тебе боком.

– Ну и что? Со мной ничего плохого не случилось. Выходит, моя проницательная мать первый раз в жизни ошиблась? – Ева Юрьевна увидела, что глаза сына удовлетворенно заблестели. – Хорошо хоть, что у тебя хватило духу признаться в этом, – довольно добавил он, смерив мать слегка покровительственным и сожалеющим взглядом.

– Не беги впереди паровоза, а то споткнешься о шпалу и будет бо-бо, – остановила она его. – Верно, полгода назад мне все представлялось именно так, как ты говоришь. Но это было полгода назад.

– И что же изменилось за эти полгода, позволь тебя спросить? – Анатолий слегка откинулся на спинку стула и даже для важности сцепил ладони на животе.

– За время, прошедшее с нашего предыдущего разговора на эту тему, я очень ясно поняла, что еще через полгода нам говорить станет попросту не о чем, потому что ты останешься не только без порток, но и без крыши над головой. Через полгода у тебя не останется ничего, кроме воспоминаний.

– Допустим, даже если ты права и у меня не останется, как ты говоришь, ничего, кроме воспоминаний, хотя я полностью уверен в обратном, но такие вещи, как любовь и самоуважение, отнять нельзя, – проговорил Анатолий, глядя на мать с упреком. – Нельзя всю жизнь укладывать в понятие квадратного метра, людям нужно верить.

– Иногда излишнее доверие – показатель скудоумия, мой мальчик. Отнять у человека можно все, не только квадратные метры, но и вещи поважнее. – Ева Юрьевна посмотрела в окно и, вздохнув, продолжила: – Согласись, сложно сохранить к себе уважение, собирая по помойкам бутылки и ночуя в картонных коробках. А что касается любви, то ее отнять еще проще, чем самоуважение. Вот ты же отнял у Светы любовь, и, по-моему, ты не только не заболел при мысли о ее страданиях, настоящих и будущих, ты даже не чихнул. А ведь ты прожил с человеком двадцать пять лет! Что же говорить об этой девочке, которая перешагнет через тебя при первой же представившейся возможности?

– Почему ты о ней такого дурного мнения, мама? Ты ведь даже никогда ее не видела, – с обидой в голосе проговорил Толя.

– И, честно сказать, даже не стремлюсь к этому. Я прожила слишком долгую жизнь, чтобы не отличать черное от белого. Любовь – это красивая сказка, придуманная жадными женщинами, чтобы сподручнее было вытаскивать всякие материальные блага у глупых мужчин, это я тебе говорю, – засмеялась она, и голос ее заскрипел.

Закашлявшись от сигаретного дыма, она закрыла глаза и долго восстанавливала дыхание, стараясь привести себя в порядок. Достав из кармана старинный носовой платок с монограммой, она промокнула им выступившие в уголках глаз слезы, а потом разломала о край тлевшую в пепельнице сигарету.

– Мне жаль, что ты никак не хочешь меня услышать, – тихо проговорила она и, слегка откинув назад голову, устало вздохнула. Анатолий увидел, как ее темная покрытая морщинами шея судорожно дернулась. – Хотя… – Ева Юрьевна хмыкнула, и этот звук напомнил Анатолию негромкое кудахтанье. – Хотя, бог воздаст тебе ровно столько, сколько ты заслужил; ноши больше, чем ты сможешь поднять, он на твои плечи не опустит. Но и того, что он даст, попомни мои слова, мало не покажется.

– Ты напрасно обо мне беспокоишься, мама, – проговорил Анатолий, глядя в лицо матери.

Декабрьский короткий день постепенно гас, спеша отнять у людей последние жалкие крохи света. Анатолий видел силуэт матери, на фоне окна ставший черным. Черты ее были почти неразличимы. Резкий худой профиль напоминал старый викторианский замок, сгоревший много столетий назад, а теперь темнеющий своими изуродованными руинами. Но даже в своей старости она не вызывала жалости или желания посочувствовать: ее спина была безупречно прямой, а худые узкие плечи гордо расправленными.

– Не волнуйся за меня, – повторил Анатолий, пытаясь различить ускользающие во тьме черты ее лица. – У меня все будет хорошо. Бог всегда держал надо мной руку.

– Руку он держит надо всеми, на то он и бог, – сухо ответила она, – только ты не обольщайся, когда приходит время судить, мерка тоже для всех одна, – произнесла она, и от голоса матери Анатолию стало не по себе.

– Я ухожу, – решительно произнес он, пытаясь разорвать пугающие путы надвигающейся темноты. – Так тебя не ждать или ты все-таки поменяешь решение?

– Менять решение – это привилегия слабых, – проговорила она и, незаметно качнув головой, улыбнулась одной стороной рта.

Звонок Аленкиной мамы раздался в ту же злополучную пятницу, когда ребята стояли перед запертыми дверями загса и думали, что им делать дальше. Вернее, это была уже не совсем пятница, а почти суббота, потому что часы в комнате показывали без четверти двенадцать.

В преддверии выходных Аленка и Ваня еще не ложились, а, сидя на разобранном диване и попивая свежесваренный кофе, вкушали блага цивилизации, просматривая программы ночного телевидения. Просмотром это назвать можно было с натяжкой, потому что Ванюшка беспрестанно щелкал кнопками каналов, пытаясь выловить что-либо путное, не задерживаясь ни на одном и перескакивая с картинки на картинку.

Аленку эта деятельность Вани не раздражала нисколько: она давно поняла, что в выходной вечер по телевидению выловить что-либо подходящее не удастся ни при каком раскладе, потому что в такое время ничего интересного ни один канал не показывает в принципе, но Ваня в эту систему еще не вник и, несмотря на все свои неудачные попытки, свято верил, что самая лучшая программа впереди.

Аленка с наслаждением вдыхала горьковатый запах кофе и нежилась в постели, когда неожиданный телефонный звонок положил конец ее чудесному времяпрепровождению. Вздрогнув от неожиданности, она вопросительно посмотрела на Ивана.