Он взял металлические щипцы и приложил их к ране.

– Вокруг дыры покраснение. Когда это ее?

– Те, кто ее привез, сказали, что она была в перестрелке у поселка Зака Петри. Они видели, что она следует за ними на расстоянии. Они возвращались со своими ранеными и решили, что лучше и ее взять на телегу. Кто-то из них знал, что она моя невеста.

– Меня к ним не звали, слава богу. Я слыхал, что была большая стычка, – сказал доктор Тарп. – Твоя невеста? Сынок, что это ты вздумал жениться на краснокожей? Они вообще не понимают, что такое брак, поверь мне. Запросто сходятся и расходятся.

Произнеся эти слова, он ввел инструмент, ища пулю у меня в теле. Я могла только, помня о своей гордости, не издать ни звука. Но даже коснись он моего сердца огнем, и то не было бы так больно.

– Даже не вскрикнула. Эти твари, ты сам видишь, они даже не люди, не такие, как мы с тобой.

Он все же нащупал пулю, поковырял в ране пинцетом, чтобы захватить ее покрепче, и вытянул с чмокающим звуком.

– Мушкетная, – веско заявил он, разглядывая пулю на скудном свету. – А теперь вскипяти мне воды, сынок, и я промою бромином. Вот, девица, теперь тебе должно полегчать.

Последние слова он произнес с явной гордостью за свое врачебное искусство, хоть и расточаемое на такую ничтожную особу.

– Доктор Тарп, – прошептала я, когда Джас Джонски вышел за водой.

– Да, девица?

– Вы знаете Лайджа Магана? Илайджу Магана? У него ферма рядом с Маккензи?

– Я знаю Лайджа. И всех его людей знаю. Так ты индеаночка с той фермы? Я и про тебя слыхал.

– Я та индеаночка. Доктор, вы можете дать знать Лайджу, где я? Он будет беспокоиться. Сколько времени я тут лежала? Он не знает, где я.

– А что, юный мистер Джонски не может оказать вам эту услугу?

– Я вовсе не невеста ему. Я его пленница. Вы только передайте…

Тут явился этот самый Джонски с миской воды, от которой исходил пар. Доктор посмотрел на меня, а я на него. Я не знаю, о чем он думал.

– Хорошо, девица, – произнес он, улыбнулся Джасу Джонски и – теперь бережнее, ведь мы уже познакомились и побеседовали по-английски – прочистил рану и налил в нее бромин из коричневого флакона.

– Теперь я это зашью, девица, – сказал он. – Будет немножко больно.

Он, что твоя портниха, продел нитку в большую иглу и схватился за мою рану. Вонзил металл раз, другой, третий, прямо сквозь кожу, и на этом, кажется, его работа была закончена. Даже омываемая болью, я была вне себя от страха, что сейчас он встанет и уйдет, бросив меня наедине с Джасом Джонски.

– Доктор, – снова прошептала я и слабо сжала его запястье.

– Не беспокойтесь, девица, – сказал он. – Все заживет.

Но что бы ни был за человек Джас Джонски, он обладал своего рода чутьем, за что мне сперва и понравился. Он понял, что между нами не все ладно.

– Винона, ты, наверно, хочешь держать это при себе. – И он вынул мой пистолетик с перламутровой рукояткой и положил рядом со мной на кровать. – Я не хотел, чтобы ты на него легла и прострелила себе что-нибудь.

– Где мои сапоги? – едва слышно прошептала я.

– Где твои?.. – переспросил он.

– Мои сапоги.

– Под кроватью. Нож в левом.

– А где мой «спенсер»?

– Я не видал никакого «спенсера». По-моему, ты теперь и так неплохо вооружена. – И он засмеялся.

Оба вышли. Я слышала, как щелкнул замок.

Удивительная вещь, но пока я там лежала, меня охватило беспокойство за винтовку Теннисона. Это заветное оружие было единственной ценной его вещью. Неужто оно теперь валяется на проклятой восточной дороге? А где же мой бедный мул? И не прочесывают ли Томас Макналти и Джон Коул всю округу, ища меня? Эта мысль была приятней. Еще я подумала, что Джас Джонски, верно, с ума сошел, раз взял меня в плен. Он за это дорого заплатит. Но какого дурака я сваляла. Увязалась за ополченцами, будто я и впрямь мальчик. Но разве я не племянница великого вождя? Разве я не дочь воительницы? Потом я подумала: помогай Господь Джасу Джонски, но при первом удобном случае я сама его убью. Я представила себе, как нашариваю сапоги, вытаскиваю свой ножичек и вонзаю в голову Джасу Джонски, стоит ему надо мной склониться. Надо мной склониться. Какое право он имел – по законам, перечисленным в книге Блэкстоуна, библии законника Бриско, – забрать меня и держать у себя? Я подумала о словах Пег, о словах девочки, которую я едва знала, но которой рассказала все, будто небольшой потоп извергся. Она взвешивала мои слова, пока мы двигались меж деревьев и небольших ферм, и заключила, что Джас Джонски – негодяй. И, даже ярясь против Джаса Джонски, я думала о Пег и о том, какой она мне показалась, какой странно яркой она мне показалась, когда цеплялась за куст над смертельной водой. И о том, как я, пойдя против натуры и всякой натуральной справедливости, не позволила ей упасть, как вытащила ее обратно в жизнь.

А потом я начала беспокоиться о винтовке Теннисона. Можно вытащить пулю из девушки, но это не сделает ее здоровой. У меня начиналась лихорадка, я точно знала. Потому что странное золотое создание снова пронзало меня, вставляя ослепительные бруски света меж убогих досок каморки. Я думала, что это у меня слишком широко открыты глаза, или голова, или что там служит дверью в душу человека. Свет прокрался в комнату и пригвоздил меня к кровати острыми щипцами. Но ведь я не прикована, не связана. Разве я не смогу встать, если соберусь с силами? Разве не смогу позвать на помощь? Но у меня не было голоса, чтобы позвать, и не было ног, чтобы встать.

Сколько длилась лихорадка – минуты, часы? Я понятия не имела. Но Джас Джонски не возвращался.

Мечась в боли и смятении, я почти молилась, чтобы он вернулся. Только для того, чтобы комната перестала вертеться. Все кругом и кругом, словно меня привязали к мельничному колесу. Желудок жгло, рану жгло, голова горела огнем. Пот выступал на голых руках жемчужными бусинками. Те части меня, что не горели, обратились в жидкость.

Может быть, я спала. Может быть, просыпалась. Может быть, я спала. И просыпалась.

Потом пришел Джон Коул, взял меня на руки и вынес. Не сказав ни слова.

Благословенная телега Лайджа Магана стояла на задах магазина мистера Хикса. К ней был привязан мой мул. Никогда еще человек так не радовался при виде животного. Мул переминался на месте, будто упрекая за то, что я его бросила. В телеге стоял Томас Макналти, переполошенный, как наседка. Я попыталась разглядеть, попыталась увидеть, в кобуре ли винтовка, но Джон Коул уже поднимал меня, передавая Томасу Макналти.

– Простите меня, – проговорила я, – вечно я доставляю вам хлопоты.

Меня положили нежно, как чуть раньше Теннисона. Томас укутал меня своей старой армейской шинелью. Опять же, не говоря ни слова.