– Винона, – сказал он. – Я не какой-нибудь деревенский олух и не дурак. Я знаю, ты на меня сердита. Я не настолько глуп. Когда Уинкл Кинг тебя принес, я думал, умру от одного вида. Мою девушку ранило пулей.

– Только я не твоя девушка.

– Я уже приходил сюда и говорил, я не ведаю, как тебя тогда обидели, и это до сих пор правда, как Бог свят. Я ночью лежу и не сплю, все думаю, как бы это поправить. Я говорил с матерью, и оказалось, что она ненавидит индейцев пуще всех, кого я знаю. Она говорит, ах, Джеймс, как хорошо, что ты все-таки не женишься на краснокожей, я знаю в Ноксвилле такую-то и такую-то хорошую девушку, я приглашу ее с тобой познакомиться, а я говорю, мама, я не желаю жениться ни на какой ноксвилльской девушке, а только на Виноне Коул. А она как закричит: ты ни за что не женишься на краснокожей!

– Не женишься, тут она права.

– Что случилось тогда, когда ты вернулась вся избитая? Винона, что тогда с тобой приключилось?

Тут я перестала быстро парировать его вопросы. И начала думать. Я пыталась припомнить. Как будто пытаешься пронзить лучом фонаря густой туман. Попросту не выйдет.

– Я только могу сказать, что мне это припоминается как в тумане, – сказал Джас Джонски. Вот и он про туман. – Да, я сказал Лайджу Магану, Лайдж, говорю, я не знаю, что случилось, я так же понятия не имею, как и вы, – но правда ли это? Я все пытался, пытался вспомнить. Теперь я знаю, что плохо… плохо сделал, когда поил тебя виски, теперь-то я вижу, что в нем погибель, и плохо сделал, когда сам его пил, притом что я его даже не люблю и никогда его не пью, но в тот день мы его пили – ты помнишь, как мы были на сеновале у Фрэнка? Я вроде как помню. Мне не нравится, что я не могу вспомнить. Я помню, какая ты была милая и нежная и как мы целовались…

– Нет, не помню. И вообще я не верю, что была на каком-то там сеновале у Фрэнка Паркмана.

– Была. И я был. Это-то я помню.

Он повысил голос, и все, кто следил за нами с крыльца, явно напряглись. Джас Джонски заметил это и постарался говорить тише:

– Я клянусь Богом, что ты там была, ты была, и я был, и мы смеялись и целовались, а потом, клянусь тем же Господом милостивым, я уже не помню, вообще не помню, что было дальше!

– Я могу тебе сказать. И Розали Бугеро подтвердила бы, если бы не стеснялась. Когда я вернулась домой вся в синяках, с порезанным лицом и сердцем, едва бьющимся от страха, и без памяти, у меня была кровь там, ну ты понимаешь, меня всю изорвали там, внизу, и это кто-то сделал, и я скажу, что это был ты, ведь кто еще в целом мире мог бы это сделать, кроме того, кому я позволила себя целовать. Если б кто другой попытался, не мой милый, я бы достала нож и пырнула его в брюхо.

Теперь я повысила голос. Заметила это и постаралась не кричать.

– Ты говоришь, тебе кто-то сделал плохо… там?

– Говорю. В том вся суть этого дела. Блэкстоун, глава шестнадцатая. Это преступление, Джас Джонски, только вот ко мне закон не относится. Я не гражданка. Твоя мать права, ни на какой краснокожей ты не женишься, потому что мы даже не люди. Мы не человеческие люди. Мы животные, которых можно бить, гонять и мучить как угодно.

Я это сказала, не повышая голоса. Незачем было. Я никогда не видела, чтобы парень так бледнел. Он и вообще-то был белый, а тут стал побелевшим белым.

– Ты говоришь… что кто-то…

– Да, Джас Джонски! Да, я именно это и говорю! А с чего, ты думаешь, нас завело в эту трясину несчастий?

– Я думал, что какой-нибудь негодяй с черным сердцем тебя ударил, или, может, мул тебя сбросил, или я не знаю, но такое мне даже в голову не приходило… я даже на миг об этом не подумал…

– Ты просто дурак, Джас Джонски, потому как то, о чем я говорю, происходит все время. Ты думаешь, все эти храбрые солдаты во время индейских войн бульончик индейцам носили? А Томас Макналти, Лайдж и Джон Коул на равнинах занимались изящными танцами?

– А они знают, что с тобой сделали?

– Нет, не знают, потому что я им не сказала. Джас, если я им скажу, они тебя убьют. Знаешь почему? Потому что они меня любят как дочь. Только Розали знает, потому что ей пришлось взять тряпочку и смывать с меня кровь.

Джас Джонски ничего не сказал в ответ – он стоял передо мной, и все эти слова входили ему в голову, и он пытался рассовать их по местам, чтобы навести в них какой-то порядок.

– И ты думаешь, это я? Ты думаешь, что это я сделал? – произнес он наконец.

– А кто еще?

– Ты думаешь, я это сделал, а потом избил тебя и порезал тебе лицо?

– Ну да.

– Надо думать, я бы об этом помнил, – проговорил он тоненьким голоском, потея.

Я подумала: может, он все-таки порядочный человек. У него такой испуганный вид. Старлинг Карлтон забирал индейских детей и продавал белым на потеху. Даже в шесть лет я видела солдат – я думаю, что видела, – им ничего не стоило обидеть индейскую женщину или девочку, ну или мальчика. Это ничего не значило. Просто у солдат такое обыкновение. О, но Джас Джонски так не думал. Нет. Мое сердце рванулось к нему, но лишь на миг – я тут же взяла его под уздцы, как должно.

– Теперь я понимаю, – произнес он. – Я просто не понимал. Теперь понял. То, что я не помню, – к добру ли это? То, что ты не помнишь? Не думаю. Я думаю, я сделал какое-то черное дело. В виски живут бесы. Зачем я его пил? Мне даже не хотелось.

Он приподнял шляпу, прощаясь с теми, кто стоял на крыльце.

– Я лучше поеду. Винона, прости меня, я всем сердцем жалею о том, что случилось. Да, очень жалею. Скажи этим людям то, что ты сказала мне, и я буду ждать, что они за мной приедут. Я бы на их месте поступил так же. Моя мать не понимает, как устроен мир. Мир ничего не стоит, если в нем жить по кривде. Мне правда очень жаль.

И он снова вскочил на свою непослушную кобылу и уехал.

Я пошла обратно к хижине.

– Ну что, мы слышим свадебные колокола? – спросил Лайдж Маган.

– Нет, – ответила я.

– Заткнись ты, – сказал Джон Коул Магану.

– Я просто думал, они по-хорошему говорили. – Лайдж устыдился собственной глупости.

– Лайдж Маган, я в жизни не сказал тебе гневного слова, но если ты сейчас же не замолчишь, я хорошенько двину тебе по морде, – отрезал Джон Коул.

Я рыдала всю ночь, вцепившись в Розали, как в штурвал суденышка, но сама не знала почему. Не могла сказать.

Можно рыдать всю ночь, заснуть только перед рассветом и все равно, к своему удивлению, проснуться капельку отдохнувшей. Так проснулась и я. Может, правда и то, что теперь я чувствовала себя не такой отвергнутой, не такой поруганной, как раньше. Вчерашние речи Джаса Джонски чем-то меня утешили, пускай это утешение и исходило от плохого человека. Я вновь и вновь перебирала все, что запомнила из его слов, обдумывала заново и не знала, чему верить. Может, из желания ухватиться хоть за что-нибудь я вспомнила еще кое-что из сказанного им вскользь. Уинкл Кинг, найдя меня на дороге в отчаянном состоянии, отвез меня к Джасу. Если так, то, может, Уинкл Кинг знает, где «спенсер»?