И еще во мне была великая осторожность, говорящая против того, чтобы открыть дело мужчинам. Если бы я их увидела, то должна была бы все рассказать, иначе нечестно. Но мы были невесомой паутинкой, и это меня спугнуло. Ветераны армии союза, но притом – дезертир и вольноотпущенник. Я не хотела, чтобы из-за меня их вырвали с фермы.

Но моя глупая мысль, или мысль, которую я сочла глупой – предпринять что-нибудь самой, – укоренилась. Она придала мне сил, чтобы найти в себе силы. Как маленькая, тонкая спичка дает огонь большому огню.

Теннессийский мул – животное крупное. Я обрадовалась, когда в темноте конюшни возник Теннисон Бугеро и помог мне седлать. Он пыхтел и сопел, но не произнес ни слова. Я сказала ему, куда надеюсь поехать сегодня, и объяснила почему. Я передала ему все, что говорил полковник, и Теннисон явно все понял, ибо изумился моим словам. С тем же успехом я могла бы объявить хладнокровный приговор миру, каким я его знала, в котором ни один человек не постесняется обидеть Теннисона. Ни один суд, ни один юрист и ни один адвокат не скажет, что это противу закона. И все же Теннисон услышал мои слова.

Он придержал мне стремя, и я подошла вплотную. Я стояла так близко, что слышала запах гиацинта от его кожи. Теннисон улыбнулся мне, как обычно, – шире ворот сарая. Я знала: он не считает меня краснокожей сучкой. Он знает, что я такое. Он знает, что мы такое. Полноправные души в ожидании некоего рассвета, который никогда не придет. Ну, какие-то души, во всяком случае.

Я задрала ногу и сунула ее в стремя. Теннисон подставил плечо мне под седалище. Прежде чем оказать мне эту услугу, он схватил мою свободную руку и не то что пожал, а прямо-таки стиснул.

Теперь я могла считать, что иду на благородное дело ради Теннисона Бугеро (ну пусть заодно и ради себя, втайне). Он подсадил меня в седло. Потом устроил немой спектакль – попросил подождать, пока он кое-что принесет. Он объяснялся на языке знаков, к какому иногда прибегают и индейцы.

Он мигом вернулся, надел на мула старую кобуру и засунул в нее свой «спенсер». Сверху накинул драную мешковину для маскировки.

Теннисон был красивый, аккуратный человек. Император. Как там звали добродетельного императора, которого поминал полковник? Аврелий, вот как.

Был, видимо, тот час утра, когда на дороге начинается движение. Служанки идут в город с корзинами – кто босиком, кто в пыльных башмаках. Рассвет уже обрисовывает молчаливые деревья в черных одеяниях. Фермеры, с которыми я почти незнакома, правят огромными гружеными телегами: короба, привязанные соломенными жгутами, корзинки, из которых лезут вороха зелени – первый урожай. Прогрохотала мимо высокая длинная табачная телега, покамест везущая что-то другое. В былые дни считалось вежливым приветствовать всех встречных – даже если ты индеец. Но теперь все стало не так. Солнце сияло, словно чуточку смягчая падающие на меня ледяные взгляды. Меня обгоняли небольшие группы негров – местные рабочие или бродяги, я не знала. Казалось, все сердца изумлены до немоты. Я подгоняла мула, довольная, что у меня в кобуре винтовка. Мешковина съехала, и клин затвора блестел на солнце, будто говоря: будьте осторожны, берегитесь этого всадника.

Двор законника Бриско кишел конями и мулами. Кипящий суп из шей и кивающих голов. Полковник Пэртон и его лейтенанты выкрикивали приказы – я слышала их еще с дороги. Ополченцы напоминали большой галантерейный магазин, полный синей ткани, – совсем как настоящие солдаты армии Союза, но временами над толпой причудливой птицей взлетала элегантная шляпа. В основном молодые люди с голодным видом. Законник Бриско стоял на парадном крыльце, брал какие-то бумаги у полковника и что-то строчил в других бумагах, лежащих перед ним. Видимо, они хотели сделать все в аккурат по закону, в духе Бриско. Я чувствовала себя тонкой и хрупкой в своих одежках, но, по крайней мере, ружье Теннисона придавало мне веса.

Я привязала поводья мула к свободному столбу и приблизилась к крыльцу, всячески стараясь держаться небрежно. Будто пришла на работу, как обычно. Теперь мне было видно, что на некоторых листах – столбики имен. Конечно, это списки ополченцев.

– Я полагаю, полковник, что ваше ополчение существует в рамках Закона о призыве.

– Разрази меня гром, если я знаю, – ответил полковник, – но в любом случае мы призваны действовать, и это факт.

– Против людей Петри поданы петиции относительно семнадцати повешений, а также большого количества поджогов и убийств. Кроме этого, мы имеем показания одного из его собственных людей, который в пьяном виде свидетельствовал о чрезвычайно жестоком и низком нападении на мистера Теннисона Бугеро, вольноотпущенника, жителя нашего округа.

– Где цент, там и доллар, – сказал полковник. – Я не поколеблюсь. Мы выступаем, поскольку нас призывают законность и правосудие. Я скрепил своей подписью этот приказ городских властей, а они получили эту бумагу из чертовой ассамблеи штата или от какого иного стада гусей. Чем еще нам поможет цивилизация?

– Ничем, – ответил законник Бриско. И поставил подпись с росчерком на последней бумаге.

Я знала, что список его многочисленных громких званий включает должность чиновника особых поручений на железной дороге. Наверняка он еще и в ополчении какая-нибудь шишка. Ни один добрый или злой поступок в Америке белых людей не обходится без бумаг. Это знала даже я, индейская девочка, остриженная под безусого мальчика. Все мое племя было убито в полном соответствии с буквой закона. Я в этом не сомневалась. Не нашего закона, но наш закон был лишь словами на ветру.

– Мой лейтенант точно знает, где они собрались, – сказал полковник. Я заметила, что все звуки, которые требовали прикосновения языка к нёбу, выходили у него как маленькие взрывы. – Там, где ручей под названием Бизли впадает в Вест-Сэнди-Крик. А туда ехать три часа, так что нам пора выступать.

И он повернулся и двинулся прочь – узкое лицо, тело худое, как у огородного пугала, – и одним этим движением, кажется, призвал своих людей к вниманию, так что из клубящейся каши всадников образовалась идеальная колонна по два и двинулась по узкой дороге. Я стояла рядом с зорко наблюдающим законником Бриско. Он постукивал по столу пером. Оно выполнило свою работу и всю работу, какую законник Бриско мог внести в это предприятие. Я считала солдат, выезжающих со двора, и насчитала все две сотни. Мне вспомнились слова полковника, что у Петри полсотни людей, – может быть, эти солдаты обрушатся на них, как все сметающий потоп.

Законник Бриско был стар и мудр. Он даже не взглянул на меня.

– Ты сегодня выходишь на работу? – спросил он. – Мне кажется, что нет.

– У меня небольшое дельце в окрестностях ручья Бизли, – ответила я.

– Я так и думал.

Мой мул уже дергал поводья и топтался на месте – все существа его породы убрались со двора, и он желал последовать за ними. Я тоже, хотя ни одного человека моей породы среди ополченцев не было, это уж точно. В общем, я направила мула на Хантингдонскую дорогу и последовала за колонной на расстоянии двух-трех сотен ярдов. Отстала посильней, чтобы они не обращали на меня внимания.