— Не знаю, — задумалась я. — Если едет вверх — я начинаю ему завидовать.

— А еще он оставляет лыжню, смотри-ка…

И Берти кивнул на симптоматичные параллельные следы на снегу.

А вот это странно, кстати говоря. Если сбивать человека радости ради — нормальное поведение для призраков-хохотунов, то стараться и тратить энергию на след — уже очень нестандартное решение.

Потому что хохотуны, как и следует из названия, любят посмеяться — и делают пакости единственно с целью многократного сокращения собственной грудной клетки. Отсутствующей, кстати, что делает их особенно злокозненными. Но кого может насмешить лыжня?

Разве что мы ошиблись с диагнозом, и на самом деле…

— Пепел, Берти! — ахнула я. — Это сигнальщик, а не хохотун! Кто-то попал в беду и создал свою проекцию с ограниченным функционалом, чтобы позвать на помощь. Он сбивает, чтобы привлечь внимание, и оставляет лыжню, чтобы мы пошли по ней!

— Думаю, ты права… Ведь если сигнальщик бродит в горах давно, — подхватил Голден-Халла, — То у него уже выветрились силы для голосовых сообщений, остался минимальный комплект.

— То есть хрипы, — подытожила я.

Мы дружно уставились на лыжню. Снуи, обосновавшийся у меня на плече и игравший там в снежинки, как в солдатиков, только тяжело вздохнул: снова понял, что наше возвращение откладывается.

Но нельзя не спасти лыжника, верно?

Во всяком случае, даже если мы заплутаем, то не умрем с голода: из карманов пальто Голден-Халлы свешивались рыбьи головы — мы провели небольшую ревизию в избушкиной кладовой на прощание. У меня же на груди висело авангардное ожерелье из баранок.

Берти поудобнее перехватил сундук, я поправила сбившуюся шапку, и мы потопали вдоль лыжни. Лже-хохотун-сигнальщик еще трижды сбивал нас, однако его хрипы всякий раз становились все одобрительнее и одобрительнее…

Мы точно были на верном пути.

* * *

Лыжник нашелся в глубокой горной расщелине.

Если б не привидение и лыжня, мы бы ни за что не обнаружили пострадавшего — из-за ночной метели его завалило очень сильно, только и было видно, что сквозной прокоп, эдакую норку в снегу — для дыхания — пробитую, видимо, заклятьем.

Мы, крича — «Помощь здесь, потерпите!» — кое-как умудрились спуститься, сами ничего не переломав. Потом начались раскопки. Особенно старался снуи: оттаскивал по кристаллику, я все боялась его по ошибке раздавить, ругалась, снуи обижался, я извинялась… Невидимый пока лыжник под снегом только постанывал, заставляя ледяные мурашки бегать у меня вдоль позвоночника: а вдруг там будет что-то такое, что я не смогу исцелить?..

Наконец мы добрались до бедняги. Выглядел он далеко не так плохо, как можно было ожидать.

Физиономия молодая, неожиданно-лукавая, кожа покраснела, на ресницах и бровях иней. Пострадавший тяжело дышал, не спеша открывать глаза. Никаких видимых ранений не было. Лежал он тоже довольно ровно, спокойно.

— Не шевелитесь! — попросила я, взывая к энергии унни: «Пожалуйста, давай сделаем вокруг него лекарский круг и проверим на травмы?».

Пока кольцо заклятья ползло вдоль лыжника, на ходу отмечая раны — точнее, не отмечая, кажется, наш клиент отделался только переохлаждением, вот это да! — Берти пытался разговорить незнакомца. И утешить, и понять, за каким прахом он потащился кататься в метель.

— Я еще до метели выехал… — слабо ответил парень, уронив голову набок. — Две недели назад…

— ДВЕ НЕДЕЛИ?! — опешила я. — Вы так долго были в обвале?!

— Да…

— Нам надо доставить вас в ближайший город, в лазарет, — решил Голден-Халла. — Вы можете подняться?

— Не надо в лазарет… — пробормотал лыжник. — Лучше скажите… — он вдруг открыл глаза. Они у него оказались ярко-оранжевые, с вертикальным звериным зрачком. — …У вас травяного ликера нет?

И лыжник резко сел. Шапка слетела с него, обнажив на макушке два лисьих уха.

Итак, Вопрос прозвучал, а значит, нас только что прокляли: по одной беде на брата, ага.

— Твою ж налево! — с чувством взревел Голден-Халла.

А я вообще так попробовала швырнуть в Травкёра энергическим пульсаром, но унни не дала — «ограничения от наставника, милая!».

— Зараза ты неблагодарная, а! — обиженно заявила я. — Мы тебя спасли, а ты нам несчастье пророчишь!

— Вы меня еще и обокрали, козлы! — злобно, но справедливо гаркнул Травкер.

И пальцем обвиняюще показал на рыб, которые свисали из карманов Берти, как зрители-зайцы в провинциальном театре.

— Я этих лососей сам ловил, между прочим! Это вам духи отдали их, гады такие?!

Я вздрогнула.

Так. Про отпущенных духов он еще не знает. Это хорошо.

Говорят, рассвирепевший Травкёр — это полный абзац. Может проклясть не буднично, а вперед на весь год. Или два. Перекрыть все границы госпоже Удаче. Бед потом не насчитаешься.

Отшельник меж тем окончательно пришел себя, поднялся и, приподняв полы плаща, с неудовольствием осмотрел свой помятый лисий хвост.

— Ну-у-у-у… — уклончиво протянул Берти, тоже высчитавший наши шансы. — Ладно, баш на баш, будем считать — никто никому ничего не должен.

— Приятного дня, до свидания! — присоединилась я. — Берегите себя!

И мы с саусберийцем, идиотски-вежливо улыбаясь, начали экстренно пятиться прочь. Травкёр смотрел на нас очень недобро… Но молча. И догонять не стал, хвала небу.

Только уже скрывшись в ближайшей роще, мы переглянулись и громко, слегка истерично расхохотались, глуша собственный хохот снегом. А потом синхронно помрачнели.

— Хей, а проклятья-предсказания ты снимать умеешь, госпожа Ловчая? — спросил Голден-Халла с едва уловимой робкой надеждой.

Я отрицательно помотала головой.

— Ну ладно. Тогда будем надеяться, всё обойдется малой кровью, — попутчик призадумался. — В принципе, для меня долгое отсутствие движения — это тоже уже беда. Запрешь меня в какой-нибудь кладовке в Колокольчиках на сутки-двое — так победим, — решил он. — А твоё проклятие как нивелировать будем?

— Меня можно просто забыть покормить, — честно сказала я.

Вопреки этому придуманному «плану», еще некоторое время мы шли подавленные и невеселые, а потом хорошее настроение воцарилось как-то само собой.

Еще один перевал спустя нашим глазам открылось восхитительное зрелище: огромная и бурливая горная река. Лед не мог сковать её, настолько она была величественной.

Серебряная вода, нестерпимо сверкающая под зимним солнцем, скакала на порогах и заворачивалась в небольшие водовороты у валунов. Через реку вел мост — массивный, деревянный, с резьбой в виде шишек на каждом столбе.