все туман, наверняка от него галлики» Странно, но эти мысли успокоили его.

— Юрка, а что за люди по берегу то бродят?

— Покойники местные, не отпускай трап.

«А и впрямь, зачем нам чужие, от своих волосы дыбом» — Мишка обратно повернул трап на палубу. Потом он обогнул Юрку, стараясь не прикасаться к его телу, и тяжело опустился на жилой кап. Юрка уселся рядом. Мишка достал пачку сигарет, протянул Юрке.

— Не, я не буду, горло болит — отказался Юрка

Мишка закурил. Где-то спереди, там, где должен был стоять второй кран и куда уехал катер, раздался рвущий душу тоскливый крик.

— Ещё один — прохрипел Юрка.

— Кто?

— Усопший.

— Ты сам то живой? На верёвке висящим тебя видел, да и сейчас вид у тебя, волосы на жопе встанут.

— Дохлый я, Мишка, дохлый. Когда ты меня возле камбуза видел, я уж и тогда пару часов болтался.

Под ними со скрипом кто-то открыл камбузный иллюминатор.

— Танька никак очухалась! Юрка нагнулся и крикнул вниз — Поварёшка, ты что ли?

— Я, кто ж ещё?

— Что делаешь?

— Что что… Кишки свои в пузо собираю, да подмыться надо…

— Мишка приехал!

— Живой?

Живой …пока.

— Ну и славно.

Со стороны верхнего крана прогремели подряд два ружейных выстрела.

— Быстро они — задумчиво произнёс Юрка.

— Слушай, Юра, спросить всё хочу, что у вас тут произошло? И почему ты в петлю надумал? — Мишка полез за очередной сигаретой. — На меня достань то же, один уж чёрт сдох — было видно, как Юркины руки покрываются трупными пятнами. Он по привычке размял сигарету пальцами с почерневшими ногтями, прикурил от протянутой Мишкой зажигалки. Но в мёртвые лёгкие дым шёл туго. Юрка закашлялся, выплюнул сгусток чёрной слизи.

— Да всё нормально было до вечера, баржу выгрузили, кран заглушили, солярой малость торганули, ну и бухнуть решили. Борька в магазин на берег сгонял, Танька закуси наготовила. Сели, пропустили одну, вторую — вышли на палубу перекурить. А там всё туманом заволакивает, ничего не видно. И на душе муторно как-то сделалось. Плюнули, вниз спустились, опрокинули ещё по несколько, только тошнотнее всё делается. Да ещё Танька с Борькой семейную драму устраивать начали. Ебаришки херовы! Взял я со стола пузырь и к себе в каюту. Юрка закашлялся, горлом хлынула чёрная кровь, на палубе образовалась зловонная лужа. «Ух, блядь!» — вытирая подолом майки рот, проговорил он. «Так вот, захожу я, значит, к себе в каюту, зажигаю свет — а на кровати сидит она, дочь моя, и с куклой играет! Увидела меня — «папа, папа!» — и на шею мне бросилась. А тельце то у неё маленькое, худенькое, а сама целует меня. Только губки то у неё холодные, ведь умерла она два года тому назад!

Погубил я её, взял с собой на рыбалку, оставил её на берегу, а сам за водкой в магазин. Прибежал, а она уж утонула, вытащил, а она водичкой захлебнулась насмерть. Увидел её у себя в каюте и решил — хоть мёртвые, но вместе будем».

Дверь в жилое открылась и оттуда вышла повариха Татьяна, живот её был обмотан окровавленной простынёю, на белом лице чёрные кровоподтёки, один глаз полностью заплыл. В дверях она обернулась и протянула кому-то свою пухлую руку. Мишка увидел, как в поварихи ладошку вцепились маленькие белые пальчики.

— Выходи, выходи Катюша! Воздухом подышишь, да и папа тебя тут дожидается. Держась за ладошку Татьяны на палубу, неуверенно вышла нарядная девочка лет четырёх. Озираясь, она увидела Юрия и бегом бросилась к нему.

— Катюша, доченька моя! — протянул ей навстречу руки Юрка, подхватив, усадил девочку к себе на колени. Та, поёрзав немного, устроилась поудобнее и, обняв Юркину шею своим тоненькими ручонками, крепко прижалась к его груди. Девочка была красива, как бывают красивы дети. Вот только смертельная белизна кожи, чёрные губы и вселенская тьма вместо глаз, делали красоту эту пугающей. Когда она взглянула на Мишку, тому стало вдруг холодно.

— Красивая она у меня правда? — целуя в гладко зачёсанные волосы на макушке, залюбовался своей дочерью Юрка. — И нарядная, мы её в этой одежде в гробик ложили.

Нарядное платьице пропитывалось сукровицей, стекавшей изо рта и носа распухшего страшного лица Юрки, от его штанов воняло мочой и говном, но девочка казалось, ничего не замечала — она сидела на коленях у любимого папы, она обнимала любимого папу. Мёртвая девочка на коленях у мёртвого отца — не в силах смотреть Мишка отвернулся. «Господи, за что всё это мне?»

— Привет Михаил — это повариха Татьяна подала голос. Из-под простыни, поддерживающую её внутренности сочилась зловонная жидкость, растекаясь по палубе

— Привет.

— Ты Борьку случаем не видел?

— Да вон твой Борька под водой, я его якорем придавил, чтоб не буянил тут, скотина — ответил ей Юрка

— Где?

— В якорный клюз посмотри, там, где шпиль, дура.

Мишка поднялся, подошёл к корме, заметил, как якорная цепь играет. Заглянул за борт, на глубине полутора метров шевелилось Борино тело. Якорь Холла придавил ему живот, не давая всплыть.

— Бедненький — жалостливо проговорила подошедшая Татьяна.

— Этот бедненький живот тебе вспорол — напомнил ей Юрка.

— Дяденька Миша! — звонким голосом прокричала вдруг мёртвая Юркина дочь. — Иди к себе в каюту, там тебя ждут.

— Кто там меня ждёт?

— А ты иди, там сам узнаешь — Мишка лишь на секунду встретился взглядом, девочкой и ощутил, как проваливается в бесконечную, безысходную пропасть. Его пробила дрожь. Он отвёл глаза, огляделся. Заметно потемнело. Окружающее пространство то и дело озарялось фиолетовыми вспышками. Беззвучно сверкали молнии, что-то тёмное пролетело над ними, махая огромными перепончатыми крыльями. Страх все сильнее охватывал Мишку, страх, переходящий в ужас.

— Глянь ко, к нам гость к верху жопой с другого крана приплыл! — произнесла все ещё стоящая на корме повариха. Всю башку из ружья разворотили. Кажется, Семенычем звали. Весело там у них там, сходить что ли?

— Кишки по дороге растеряешь, — съязвил ей Юрка. Дочка его все смотрела на Мишку: — Дядя! Иди!

— Ладно — Мишка резко поднялся и решительно направился к входу в жилое. В дверях он обернулся: все трое молча взирали на него. (У Юрки глаза побелели и на фоне сине — багрового лица, чёрных губ с торчавшим изо рта языком — все это смотрелось нереально жутко), Каюта Мишки находилась слева от лестницы, в самом углу. Перед дверью Мишка нерешительно остановился, прислушался, — в каюте было тихо. Непонятная тоска овладела им. Секунду постояв, он глубоко вдохнул и резко распахнул дверь. В полумраке каюты