вина я к нему даже доктора звала. Пришел. Усыпил Василия Максимовича за десять рублей. Вижу — помогло. А к вечеру он проснулся и опять в пивную пошел. Какой же, думаю, толк? Он и без доктора во сне-то не пил.

В е р х о в с к и й. Что же вы хотите, чтобы я вашего мужа от запоя лечил?

М а р и я  М и х а й л о в н а. Не от запоя, а от письма. Пишет он.

В е р х о в с к и й. Да, я что-то слыхал… Вообще ваш муж много на себя берет…

М а р и я  М и х а й л о в н а. Все, все на себя берет, ничего дома не остается.

В е р х о в с к и й. Так. Что же он пишет? Стихи? Пьесы?

М а р и я  М и х а й л о в н а. Нет-нет… Хоть мы с мужем и ссоримся, а такого про него не скажу. Он, видите, что-то вроде отрывков из головы сочиняет. Да я вам покажу. (Оглядывается, открывает стол, берет рукопись.) Вот. Какую тяжесть написал — настоящему писателю впору. Взгляните, не побрезгайте. (Подает ему рукопись.)

В е р х о в с к и й. Что ж тут можно сделать?

М а р и я  М и х а й л о в н а. Павел Николаевич, я-то боюсь, а не могли бы вы эту рукопись спалить в качестве бреда?

В е р х о в с к и й. К сожалению, у нас это не практикуется. (Подумав.) Позвольте… Сейчас, сейчас… Мы его вылечим. Как я понял, ваш муж готовит это для печати? Вот мы его рукопись в печать и отдадим.

М а р и я  М и х а й л о в н а. А это для него не опасно?

В е р х о в с к и й. Не беспокойтесь. Просто редактор полистает, увидит, что белиберда, и даст ругательный отзыв. А редактор — настоящая собака.

М а р и я  М и х а й л о в н а. Дай ей бог здоровья. Может быть, для ругательного отзыва мужнины метрики нужны?

В е р х о в с к и й. Это не обязательно.

М а р и я  М и х а й л о в н а. И благодарить вас не смею. Прячьте скорее собрание сочинений. (Кланяясь, уходит.)

Верховский, убирая рукопись в портфель, роняет из нее лист бумаги другого формата. Поднимает.

В е р х о в с к и й (читает). «Дорогая Люба, часто, когда вы идете из школы, я издали провожаю вас. Я люблю ваше лицо, печальные глаза, тонкие, легкие волосы. Я подолгу смотрю на вас и, кажется, вас люблю…» Позвольте!.. Это же Антон Иванович, его почерк! Что за черт! «Дорогая Люба»… Люба… Ну да! Ай да юродивый! И не подписался. Это черновик — понимаю…

В дверях показывается голова  М а р и и  М и х а й л о в н ы.

М а р и я  М и х а й л о в н а. Степка Ильин идет и за пазухой камень держит. (Скрывается.)

В е р х о в с к и й. О черт! (Озирается кругом и уходит в комнату.)

Входят  Л ю б а, Н и н а  и  И л ь и н. Он действительно что-то поддерживает под пиджаком. Все трое останавливаются молча.

И л ь и н. Ну?

Н и н а. Почему ты скрывал свое прошлое, значит, ты его стыдишься?

И л ь и н. А ты хочешь, чтобы я им гордился? (Пауза.) Когда меня привели в школу, я не хотел числиться «из беспризорных». Им особенное внимание, снисхождение оказывают. А я так не хотел. Пускай трудно.

Л ю б а. Я это очень понимаю, очень-очень!

Н и н а. Ну, был беспризорным — это не твоя вина. Но ты ведь не воровал?

И л ь и н. Нет, воровал.

Н и н а. Неужели без этого было нельзя?

И л ь и н. Тебе было можно, когда тебя нянька с ложки манной кашей кормила, а ты головой вертела.

Н и н а. Скажи…

И л ь и н. Опоздала с допросом…

Нин а. Одно слово… Говори правду, у тебя была… любовница?

И л ь и н. Была.

Пауза.

Л ю б а. Степа, как же ты ушел оттуда? Это редко бывает. Какой ты…

И л ь и н (Нине). Допрашивать кончила? Воры… бандиты… Они людей пришивали из корысти, а твой брат из какой выгоды меня зарезал? Вот гад!

Н и н а. Не смей так о моем брате! Он правду сказал, что такие, как ты, не исправляются.

И л ь и н. А ты поверяла?

Н и н а. Тогда не поверила, а теперь…

И л ь и н. Что теперь? (Нечаянно резко отбрасывает полу пиджака. Из внутреннего кармана видно горлышко бутылки.)

Н и н а. Что это? Что у тебя в кармане? Бутылка?

И л ь и н (насмешливо). С одеколоном. Надушиться хочу.

Н и н а. Я тебя защищала… я говорила, а ты… (Быстро уходит.)

Л ю б а. Степа, отдай… Ну подари мне.

И л ь и н. Угостить тебя? Ну, выпьем.

Л ю б а. Дождись Антона Ивановича. Дай слово поговорить с ним.

И л ь и н. Ладно. Уйди!

Л ю б а  уходит. Ильин стоит неподвижно. Входит  Н а т а л ь я  П е т р о в н а.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Вы к Антону Ивановичу? (Снимает шляпу, пальто.)

Внутренняя дверь открывается. Входит  В е р х о в с к и й. Наталья Петровна от неожиданности вскрикивает.

И л ь и н. Да… То есть нет… Извините. (Быстро уходит.)

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Испугалась. Я сумасшедшая?

Верховский хочет обнять ее. Она отстраняется.

Нет…

В е р х о в с к и й. Да, Антон Иванович дома.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. И вообще я не хочу.

В е р х о в с к и й. В чем дело?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Теперь я вас люблю меньше.

В е р х о в с к и й. Пора менять?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Какая гадость! У меня никогда никого не было. А у вас и были и будут. Покажите зубы. Говорят, у кого зубы редкие — тот женщин любит. Вы их любите. Ах, какая я дура! Опять забыла Антону галстук купить! Антон весь какой то чистый.

В е р х о в с к и й. А я?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Вы только чистоплотный. С Антоном я совершенно спокойна, я у него одна.

В е р х о в с к и й. Вы уверены? Не угодно ли? (Подает ей черновик письма к Любе.)

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Что это?

В е р х о в с к и й. Прочтите.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а (читая, садится на диван и прижимает руку к груди). Господи, господи… (Молча дочитывает письмо.)

Верховский берет его и кладет в карман.

Антон? Как же после этого жить? (Встает.) Я ухожу.

Наталья Петровна быстро открывает один ящик комода за другим, берет какие-то вещи, но сейчас же бросает обратно.

В е р х о в с к и й. Я не знал, что это так вас взволнует.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а (обнимая Верховского). Едем сейчас же, сию минуту к вам!

В е р х о в с к и й. Не решайте так сразу… Может быть, все выяснится.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а (кричит). Что — все? Что выяснится? Возьмите чемодан. Помогите собрать вещи. Ну!

В е р х о в с к и й (нехотя выдвигает чемодан). Пожалуйста.

Наталья Петровна бросает платья и мелкие вещи в чемодан.

В е р х о в с к и й. Но в моей квартире ничего не приготовлено.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Я перевезу все свое.

В е р х о в с к и й. Не лучше ли подождать с переездом?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. А-а, понимаю! Не беспокойтесь, я перееду к подруге, хоть на улицу. Зачем вы это кладете? Это его. (Вырывает из рук Верховского вазочку и разбивает ее об пол.)

В е р х о в с к и й. Тише, пожалуйста, тише!

В дверях показывается  М а р и я  М и х а й л о в н а.

М а р и я  М и х а й л о в н а. Разбилось что?

В е р х о в с к и й. Так, пустяки.

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Мария Михайловна, наймите подводу. Знаете, в соседнем дворе — артель…

М а р и я  М и х а й л о в н а. «Упаковка-перевозка»? Знаю. А чего везти?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Ну, шкаф, кушетку…

М а р и я  М и х а й л о в н а. А далеко везти?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Зачем вы спрашиваете?

М а р и я  М и х а й л о в н а. Не я спрашиваю — ломовики спросят. На Петровку одна цена, в Сокольники — другая.

Наталья Петровна глядят вопрошающе на Верховского.

В е р х о в с к и й. На Остоженку.

М а р и я  М и х а й л о в н а. А вещи откуда брать?

Н а т а л ь я  П е т р о в н а. Вот же, вот! Не