что люди должны помнить не только хорошие, но и плохие поступки. Чтобы испытывать стыд. Чтобы эволюция сделала их менее счастливыми, более жестокими и тупыми. Чтобы они снова и снова хотели стать счастливыми.

– Это как наркотик? – спросил Наговенко.

– Типа того, – кивнул задержанный.

– Я не понимаю вас, – сказал капитан. – Если вам хочется, чтобы люди постоянно помнили о счастье, значит, вы сами несчастны и стремитесь сделать так, чтобы люди постоянно испытывали страдание. Разве не так?

– Я не стремлюсь сделать их счастливыми, – ответил парень. – Я лишь хотел, чтобы они не забывали о счастье. А что касается боли, то я хотел бы, чтобы люди вообще никогда не испытывали боли. Некоторые вещи лучше не знать, чтобы не испытывать неприятных ощущений. Я сам такой человек. Я сделал много плохого, и теперь, чтобы окончательно меня не забыть, люди должны делать мне плохое. Иначе они забудут обо мне.

– Не очень-то похоже на рай, – прищурился капитан.

– А я и не говорю, что это рай, – кивнул парень. – Это ад. Но для меня это – рай. Между адом и раем нет особой разницы. Поймите меня правильно: я не считаю, что люди, которые совершили много плохого, должны вечно испытывать последствия этого. Я считаю, что их следует просто забыть. Особенно обо мне.

– Но вы же сами говорили, что именно плохое делает людей счастливыми?

– Не совсем так. Я говорил, что некоторые вещи лучше не знать. Не знать о них. Но я не говорил, что нельзя делать добро. Просто добро должно быть другим, непохожим на зло. Люди так любят зло! На зло отвечают злом, на добро – добром. Я придумал кое-что для облегчения страданий людей. Я придумал «щадящее зло».

– Щадящее? Это еще какая-то химия? Или вы хотите сказать, что людям не надо причинять боли, страданий? Вам не хочется, чтобы люди боялись вас?

– И да и нет. Я не хочу, чтобы люди вообще боялись меня. Но некоторых вещей я хотел бы, чтобы они боялись. Я имею в виду такие вещи, как смерть, болезнь, старость… Особенно старость. Старость – это плохо. Даже очень плохо. Старость – это мерзость. Если человек живет слишком долго, он становится гадом. Он даже может стать воплощением зла. Я хочу, чтобы люди помнили: они обязаны заботиться о стариках. Но сами старики не хотят этого. Они заняты собой, им не до других. Так пусть же заботятся о них другие! Люди должны любить стариков, заботиться о них, но не смейте делать их несчастными! Если вам нужна будет их помощь, они придут к вам. Но если вы сделаете их несчастными, они все расскажут моей жене, и тогда мне не удастся сохранить тайну. Поэтому заботьтесь о стариках сами!

Да, этот человек сошел с ума, настоящий сумасшедший, и сумасшедший опасный. Вот с кем приходится иметь дело. А сумасшедший ли он в действительности? Капитан Наговенко допускал существование психически ненормальных людей, но считал это проявлением индивидуальных особенностей, не имеющих серьезного значения. В данном же случае налицо было отклонение от среднестатистического уровня, имевшее явно политический характер.

Сумасшедший экстремист, говорите? В голове у этого человека явно ворочались совершенно безумные идеи. А если так, то становилось совершенно ясным, что кто-то таинственный и могущественный пробудил спящего гиганта, и этот разбуженный повелевал сейчас огромными армиями, оснащенными самой современной военной техникой.

Голову капитана заполнил чудовищный образ: спящий гигант, восстающий из могилы, чтобы отомстить за свою поруганную кровь. Месть за кровь, пролитую в библиотеке. Этот разбуженный оживший мертвец собирается уничтожать города, населенные честными и добропорядочными людьми. Он хочет возродить средневековую практику разбоя и террора! Восстающий из могилы мертвец!

Наговенко захохотал. Это был истерический, неудержимый, глухой хохот. Полицейский хохотал, схватившись за голову, и хохот сотрясал все его тело.

Наконец он отдал приказ:

– Отпустить этого человека.

– Но… как же… он…

– Я знаю, что он сказал вам правду. И я уверен, что он ни в чем не виновен. Обвинение в экстремизме должно быть снято. Надеюсь, вы меня понимаете?

Подозреваемый был отпущен. Когда он садился в такси, чтобы ехать домой, он случайно взглянул в сторону здания библиотеки и увидел застывший образ: спящий гигант, восстающий из могилы…

Он улыбнулся и уехал.

Реинкарнация Маяковского

Один человек написал рассказ про загробную жизнь Маяковского.

Там говорилось, что Маяковский после своего самоубийства родился вновь, причем родился карликом очень маленьким, почти как редиска. Он был страшно нервный и с детства особенно ненавидел стихи, которые сам написал в предыдущей жизни, хотя он никак не отождествлял себя с Маяковским. В новой жизни его фамилия была Дробников. Когда он учился в школе, над ним все надсмехались. Дети – существа жестокие, как известно. А он скрывал, что он карлик, и говорил своим одноклассникам, что его рост предотвращают особенными таблетками в целях научного эксперимента. Но ему никто не верил. Когда в школе проходили Маяковского, он ужасно злился и говорил, что Маяковский – зазнавшаяся сволочь. Его все время преследовали разные строчки из Маяковского, и он иногда сам не мог понять, почему эти стихи его так раздражают. Дробников писал эти стихи на стенках в туалете, желая тем самым унизить Маяковского. Он и понятия не имел, что он сам и был Маяковским. А с возрастом стало еще хуже. Он ходил по улицам, проваливаясь по пояс в сугробы. Однажды его чуть не задавила машина. Пьяный водитель наехал на Дробникова и повредил ему ногу. После этого происшествия Дробников стал несколько сходить с ума. Он все время бормотал:

– Стар – убивать, на пепельницы черепа!

Он уже был стар, и ему все время казалось, что его скоро убьют, потому что он никому не нужен. Работал он, между прочим, фининспектором, но даже и на этой работе не мог сделать ничего полезного, и его начальник держал его просто из жалости. Ночами ему снилось, что он умер и из его большого и очень красивого черепа сделали пепельницу. Пепельницу поставили на большой письменный стол, а за стол сел здоровый Маяковский и стал писать поэму «500 000 000». Маяковский покуривал папиросу и стряхивал пепел в череп фининспектора. Этот горячий пепел прожигал ему все нутро. И на него ужасно давила цифра 500 000 000. И все же Дробников очень гордился тем, что из его черепа вышла такая хорошая и красивая пепельница. Но он злился на Маяковского. Почему этой пепельницей должен пользоваться именно Маяковский? Ведь можно бы предоставить ее какому-нибудь другому человеку, любому честному человеку