Он хихикнул и тут же прикрыл рот рукой.

– Надеюсь, это не отдает сексизмом.

При упоминании пансиона передо мной снова возникли карие глаза, сердце забилось сильнее. Скорее всего Йоханн Тисс женат или вообще голубой, такие мужчины, как он, не бродят на свободе. Я сделала глубокий вдох и выдох. Папа искоса взглянул на меня и пожал мне руку.

– Я знаю, ты тоже переживаешь за маму. Про тех дам я просто так сказал, шутки ради. Ничего подобного я делать не собираюсь. Ну показываться им голым и все такое. В самом деле, никогда. Можешь быть спокойна.

Я предпочла не объяснять ему, что он заблуждается.

– Я знаю, папа. И операция завтра пройдет хорошо. Мы позвоним потом маме. Ну а теперь давай уйдем с этого мещанского пляжа и поедем купаться.

Нудистский пляж был, пожалуй, красивее, а главное – гораздо безлюднее, чем другие.

Папе понадобилось не более трех минут, чтобы освободиться от одежды, потом он, как ребенок, по-мчался в воду и с головой нырнул в накатившую волну. От проблем с бедром не осталось и следа. Он качался на волнах, сияя мне навстречу.

– Чудесно! – Ему пришлось орать, чтобы перекричать прибой. – Как дома!

Глаза у него были, как у Теренса Хилла.

Мы завернулись в полотенца и пошли вдоль берега навстречу солнцу. Отец то и дело наклонялся, чтобы поднять камешек или ракушку, которые затем бросал в воду. Вдруг он остановился и показал мне розовую ракушку:

– Посмотри, совершенно целая сердцевидка. Кстати, это мое самое любимое слово – сердцевидка. Звучит ужасно мило, правда?

Он осторожно промыл ее в воде.

– Я возьму ее с собой. Может быть, для мамы. Пошли назад?

Солнце светило нам в спину, когда мы возвращались к своим вещам. Почти каждое лето в детстве я проводила на пляжах Зюльта. Высохшая соль на коже, шум прибоя, ноги в воде, присутствие отца и появляющийся загар создали ощущение, что мне снова десять лет.

– Послушай, Кристина, а не поиграть ли нам как-нибудь утром на пляже в баскетбол или футбол? Одолжим сумку-холодильник и какой-нибудь тент, возьмем с собой еды и чего-нибудь попить, газеты и крем от загара. Могли бы целый день провести на море. Как прежде. Позвали бы с собой Калли и Доротею. И Гезу.

А он, очевидно, ощущал себя сейчас лет на тридцать. Он думал, чем бы занять детей, и очень воодушевился своей идеей.

– Да, футбол – отличная мысль. Пара на пару, а Геза будет судить.

– И вечером мы не сможем взобраться по лестнице.

Он с жалостью посмотрел на меня:

– Вы с Доротеей не слишком часто занимаетесь спортом? Но нам с Калли не обязательно играть в одной команде. Мы с тобой против Калли с Доротеей, иначе у вас нет никаких шансов. Да, это было бы здорово. Я спрошу у Калли, где есть хорошие мячи. Но будет ли у нас на это время?

Нам пришлось искать свои вещи, ведь папа точно заметил место, где мы раздевались. Он был так уверен, что я не проследила. Там, куда он нас привел, ничего не было.

– Не могу поверить! Наши вещи украли! – Он бессмысленно таращился на песок и тряс головой. – Это невероятно. Мои лучшие шорты! На Зюльте никто бы не посмел. И что мы теперь будем делать? Я не могу ехать на велосипеде в полотенце. Совсем без штанов.

Я закусила нижнюю губу, представив, как мы, едва прикрытые развевающимися полотенцами, катим мимо санаториев.

– Я не думаю, что их украли.

– Нет? – раздраженно посмотрел на меня папа. – Считаешь, что я зарыл их в песок?

– Нет, папа. – Я прикрыла глаза рукой и осмотрела пляж. – Мы, наверное, их прошли.

– Чушь! Что, я свои красные штаны не замечу? Это мои самые лучшие!

– Ты уже говорил. Но на тебе были не они. Ты пришел в джинсах.

Оглядывая берег, я медленно пошла обратно. Папа шагал за мной.

– Я был в коротких штанах. Ведь сейчас тепло. Поверь мне, нас обокрали.

Но я уже не сомневалась, что мы на верном пути. В двухстах метрах лежали наши вещи. Я протянула отцу его джинсы, штанины были подвернуты.

– Вот, пожалуйста, твои джинсы.

– Но цвет у них розоватый.

Это были самые обычные голубые джинсы. Папа смущенно натянул трусы, потом и сами джинсы.

– И они носятся как шорты.

– Да, правда. Наверное, мама постирала их с какими-нибудь красными носками. И на солнце они кажутся розовыми.

Он довольно кивнул:

– Точно! Но то, что ты не запомнила место, где мы раздевались, легкомысленно. Тебе нужно получше следить за своими вещами. Пойдем наверх, выпьем чего-нибудь?

– А у тебя есть с собой деньги?

– Конечно. Пятьдесят евро в кармане штанов.

– Папа, и ты их просто оставил на пляже?

– Конечно, а что с ними может случиться? Кто будет на пляже шарить по карманам? Ну пойдем же, я ужасно хочу пить.

Мы купили две бутылки воды, сели на скамейку и подставили лица солнцу. Мои мысли снова вернулись к Йоханну Тиссу. Купание меня определенно успокоило. Он, конечно, не сочтет меня самой сногсшибательной и умной женщиной на континенте, но ведь он только что приехал. Главное, больше не допускать ошибок. Только бы он посчитал, что я по крайней мере миленькая, чуть-чуть, как сердцевидка. Я открыла глаза и вскочила.

– Мне кажется, я тупею на солнце.

– Да, – взглянул на меня папа, – это происходит быстро. Нужно ходить с покрытой головой. – Он показал на свою кепку. – И она останется ясной.

Он перевел взгляд на море.

– Мама, наверное, уже в клинике. Инес должна была отвезти ее к обеду. Надеюсь, у нее хорошая палата и соседи не храпят.

– Ну ее же поместили не с мужчинами.

– Разумеется, нет. Но она же храпит.

– В самом деле?

Он кивнул:

– У тебя это в нее.

– Я храплю? А ты откуда знаешь? Я никогда не храпела.

– Храпишь. Когда я пошел тебя будить вчера утром, храпела будь здоров. Я еще подумал, как хорошо, что не слышит никто посторонний. Мне что, в конце концов, я твой отец.

Я вспомнила о миленьких сердцевидках и решила безжалостно изгнать Йоханна Тисса из своих мыслей. Слишком уж большой риск.

Было почти два часа дня, когда мы медленно подъехали к пансиону. Папа захотел еще съесть мороженое, купить свою газету и просто покататься.

– Только для того, чтобы привыкнуть к велосипеду Калли.

– А на чем ездит сам Калли?

– На велосипеде Ханны. Но я не могу ездить на дамском велосипеде, а то подумают, я уже не в силах перекинуть ногу через раму.

– У Марлен в сарае полно велосипедов.