Утратив доверие к официальной власти, большинство людей старались использовать при решении своих проблем испытанный временем способ: в попытках найти неофициальные пути к какому-нибудь влиятельному лицу, способному оказать помощь, они обращались к друзьям и знакомым. В ту пору очень немногие интересовались чем-то кроме повседневного выживания и вряд ли стали бы создавать новые сообщества.

Даже ВООПИиК, обладавшее значительной общероссийской базой и многолетним влиянием в области сохранения культурного наследия, боролось за выживание. Общество приобрело заметный националистический уклон и тесно сотрудничало с Русской православной церковью, что проявилось в поддержке реконструкции храма Христа Спасителя. В 1990-е годы ВООПИиК пыталось, хотя и без особого успеха, привлечь к проблемам сохранения культурного наследия внимание СМИ [Корольков 1997]. Съезд ВООПИиК, состоявшийся в 1997 году, объявил период 1991-1996 годов самым сложным и конфликтным в истории общества. С распадом многих местных секций резко сократилось количество членов организации. Точка зрения Общества была выражена его руководством на съезде 1997 года:

Разрушение традиционных политических, экономических, национальных и культурных связей, внедрение рыночных отношений, охвативших все сферы общественной жизни, породили ряд кризисных процессов в обществе. В новых условиях стали доминировать крайне негативные факторы, получившие распространение в общественном сознании, в области культуры и духовной жизни. Эти процессы характеризуются: падением образовательного и культурного уровня, особенно в среде молодежи, утратой объективных критериев в оценке отечественной истории, снижением качества исторических знаний и ослаблением чувства сопричастности к великому прошлому своего Отечества, засильем чуждой и даже враждебной отечественным духовным традициям массовой культуры [Постановление 1997].

Как указывалось выше, Лужков представил свой проект храма с расчетом произвести впечатление на тех, кто тосковал по «отечественным духовным традициям». Мэр критиковал «варваров», рьяно уничтожавших культурные сокровища столицы, а себя изображал поборником возрождения исторического наследия. Возможно, его риторика была лицемерной, но Лужков, как представляется, действительно верил, что создает «наследие», которое улучшит город. Его можно считать образцовым постмодернистом. Советская Коммунистическая партия, особенно при Ленине и в предвоенный сталинский период, была воинствующе модернистской. Партийные вожди гордились тем, что ведут войну с прошлым, потому что они строили новый мир, который должен был стать лучше во всех отношениях. Разрушение древней столицы имело для них особое значение, являлось по сути героизмом. Лужков, напротив, рассуждал о славном дореволюционном прошлом, однако «возрождал» русское наследие в виде симулякров. Акцент ставился на броском внешнем виде (чем ярче, тем лучше) и упрощенном смысле сказочной истории. Мэр вроде бы и любил «наследие», но не подлинно старинные его черты.

Есть много веских причин критиковать администрацию Лужкова, но следует отдать ему должное. Он пришел к власти в пору всеобщего разочарования, тревоги, отчаяния и растерянности и все же неизменно излучал уверенность и энергию. Кто-то должен был решить, что делать, а потом взяться за это, тем более что федеральное правительство едва ли было способно к продуктивной деятельности. Лужков установил режим правления, ориентированный на градостроительство и материально зависевший от него. Он энергично взялся за преображение столицы, направленное на то, чтобы войти в число ведущих глобальных городов. Хотя Москва по-прежнему сильно отстает от Лондона, Нью-Йорка и других крупных мировых городов, по многим традиционным показателям она стала одним из немногих в России мест, привлекающих иностранные инвестиции: в течение многих лет на ее долю приходилось более половины всех зарубежных вложений в РФ. Основная часть этих средств на деле контролировалась русскими, которые отмывали их на Кипре, а затем инвестировали в строительство или недвижимость в Москве. По сравнению с остальной Россией Москва была хорошим вариантом; московские чиновники наживали состояния, однако заботились о том, чтобы их партнеры из частного сектора тоже получали прибыль. Одним из способов добиться этого было устранение или обход препятствий на пути девелопмента – охранных норм.

Лужков всегда старался делать вид, будто он точно знает, что делает, даже когда явно не имел об этом ни малейшего понятия. Например, в сентябре 1994 года мэр объявил о «планах» отреставрировать все исторические дома и памятники в центре к 1997 году – 850-летию основания Москвы [Yudin 1994]. На самом деле то, о чем объявил Лужков, являлось скорее мечтой, чем конкретным планом, не в последнюю очередь потому, что мэр вообразил, будто большую часть расходов покроет недавно возникший частный сектор. Более того, Лужков уже демонстрировал готовность уничтожать архитектурные памятники, чтобы освобождать место для новой застройки [Михайлов и др. 2006].

В конечном счете судьба многих зданий в Москве решалась в противоборстве, которое зачастую бывало многосторонним и сложным. Лужков выступал как главный градостроитель, руководя своим управленческим аппаратом и доминируя над застройщиками. Степень фактической независимости девелоперов от мэрии неизвестна, но в определенной мере они действовали самостоятельно. Например, могли использовать суды и нанимать частную охрану, а иногда прибегали к незаконным средствам вроде поджога [O’Flynn 2004d]. Мощным стимулом было то, что подлинная реставрация обходилась в среднем втрое дороже, чем замена старинных зданий новыми [Golubchikov, Badyna 2006: 204]. Стремление к обогащению и политические амбиции были (и остаются) труднопреодолимыми мотивирующими факторами, как и пространственные воззрения Лужкова, то есть то, как в его представлении должна была выглядеть «удобная», «цивилизованная» Москва. Федеральное правительство, конечно, тоже интересовалось столицей и иногда проявляло к историческим памятникам больше уважения, чем Лужков. Ельцин и особенно Путин настороженно относились к амбициям Лужкова и не вполне разделяли его «воззрения» и вкусы.

Что касается другой стороны – защитников культурного наследия, – то ВООПИиК по-прежнему стояло на страже, однако отстало от современности. Общество взывало к властям и пыталось судиться, но без особого успеха. ВООПИиК также обращалось к средствам массовой информации, но не организовывало достойных освещения событий, способных привлечь внимание. Местные проблемы обусловили появление нескольких довольно недолговечных движений – своего рода предтеч местной оппозиции девелопменту, которая получит свое развитие в следующем десятилетии[38]. Интерес Запада к жертвам московского градостроительства вылился в несколько критических газетных статей, но системная заинтересованность отсутствовала [Беззаконие 2004].

Как и в прошлом, основное бремя защиты московского культурного наследия в 1990-е годы лежало на плечах отдельных специалистов, таких как А. И. Комеч, директор Государственного института искусствознания. Комеч напрямую обращался к Лужкову и другим руководителям, пытался привлечь к проблемам охраны памятников внимание СМИ. Подобные ему неравнодушные интеллигенты использовали научные аргументы и эмоциональные призывы, подчеркивая важность историко-архитектурного наследия и достопамятных мест для российского самосознания. Они шли по стопам своих предшественников – русских и советских интеллигентов, бесстрашно бичуя моральными доводами стремление к власти и богатству. Как отметил Комеч в одном из интервью, иногда ему удавалось убедить Лужкова отказаться от «особенно одиозных проектов». Но