Тематический парк «Москва»

Каждое политическое устройство имеет свои определенные формы задуманного пространства, которые сознательно воплощают определенные ценности [Kogi 2008: 24].

С точки зрения культурного наследия наиболее серьезные опасения в отношении лужковского культурного возрождения вызывала символическая и эстетическая ограниченность последнего. Мэр, часто действовавший через Церетели, демонстрировал «любовь к включению в городской ландшафт репрезентаций русского наследия», но, как заключает К. Смит, «идеальная Москва Лужкова больше напоминала исторический тематический парк, чем музей» [Smith 2002:125,127]. Со столичной общественностью перед осуществлением этих «включений», как правило, не советовались. Волюнтаризм и сомнительный вкус Лужкова заставили большую часть столичной интеллигенции взяться за защиту городского ландшафта от банализации.

При обсуждении вопросов, связанных с культурным ландшафтом Москвы, Лужков обычно «придерживался определенного сценария», то есть создавал и воспроизводил дискурс, который легитимизировал и возвеличивал усилия мэра по обновлению и улучшению материальных репрезентаций славной московской истории в соответствии с его личными вкусами. Похоже, Лужков верил, что «московский Диснейленд» будет привлекательным для иностранных инвесторов и туристов. Даже если у него и были другие, более полно раскрывающие его личность, взгляды на архитектурное наследие столицы, то они не разглашались. Однако его жена и частный партнер по градостроительной деятельности Батурина, судя по всему, откровенно высказалась в одном интервью [Ляув и др. 2007]:

Но когда критикуют снос полуразрушенных зданий, то я с этим не согласна. Город должен быть комфортным для проживания. Несмотря на то что историческая застройка должна быть сохранена, если ничего не делать, то город превратится в мертвый. И примеры тому мы знаем. Та же Венеция, которой все восхищаются, выглядит ужасающе. То есть город-памятник, наверное, это не самое хорошее решение для города, который активно развивается.

Каковы бы ни были его личные взгляды, Лужков явно не разделял приверженности градозащитников к «аутентичности», то есть ориентации на максимально возможное сохранение первоначальной постройки либо, если без реставрации не обойтись, на восстановление ее первоначального вида без дополнений и приукрашивания. По мнению Лужкова, чем больше украшений, тем лучше. Вероятно, ничто не иллюстрирует его мировоззрение столь наглядно и помпезно, как Царицынский парк, где был «воссоздан» дворец, в свое время оставшийся недостроенным, о чем речь пойдет в пятой главе. Это была диснейлендизация (слово, вошедшее в лексикон во многом благодаря Лужкову и Церетели) в самом ее экстравагантном проявлении.

Экспонаты тематического парка «Москва» отыскать очень просто. Например, навязанное городу в 1997 году устрашающее изображение Петра Великого на вершине башни из кораблей с судовым штурвалом в массивной руке, работы Церетели, вызвало широкое публичное возмущение и протест. Некий «Реввоенсовет» даже укрепил на памятнике пластиковую взрывчатку и пригрозил уничтожить памятник, если правительство попытается убрать с Красной площади мумифицированное тело Ленина. Город словно оказался на грани развязывания опосредованной гражданской войны, где жертвами должны были стать монументы различным и антагонистическим эпохам. К счастью, «революционеры» решили, что не хотят рисковать безопасностью случайных прохожих [Lebedeva 1997].

Впрочем, по большей части новые скульптуры сомнительных художественных достоинств вызывают скорее насмешки, чем провоцируют бесчинство. Среди объектов, подвергшихся критике, – китчевые изображения сказочных персонажей, украшающие нижнюю пешеходную зону у торгового центра на Манежной площади, близ Кремля. Находящаяся неподалеку статуя маршала Г. К. Жукова, изображенного верхом, с застывшей вытянутой рукой, словно ему самолично приходится отражать натиск врагов, представляет битву за Москву (первое поражение нацистского блока) в виде подвига сказочного богатыря. Точно так же 200-летие А. С. Пушкина в 1999 году было отмечено елейным посвящением поэту и его жене в виде памятника, изобразившего их бесстрастными манекенами. Многие разделяют взгляд Хазанова на лужковские «вставки»: «Все они примечательны необоснованной поспешностью сооружения, эстетической слепотой и откровенно политизированным характером» [Khazanov 1998: 297-298].

Казалось, что нашествию китча не будет конца, пока мэрия не взялась за преображение микрорайона Патриаршие пруды – редкого для оживленного мегаполиса тихого уголка, мало изменившегося с XIX века. Это пространство послужило одним из мест действия в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», и город решил отметить данный факт установкой новых скульптур. Однако к тому времени общественность уже крайне настороженно относилась к монументально-строительной деятельности Лужкова. Возмущение вызвала не фигура самого писателя, сидящего в задумчивости на сломанной парковой скамейке, а предложение установить 12-метровый примус и статую Иешуа, идущего по воде. Очевидно, многие полагали, что впечатляющие булгаковские сцены лучше переживать, читая его книгу, а не разглядывая бронзовые карикатуры, которые изуродовали бы любимый сквер. На первом митинге протеста присутствовали 500 москвичей, в том числе «несколько почетных» граждан Москвы [Pond 2003].

Памятники стали для жителей района последней каплей. Первоначально эта местность намечалась к масштабному редевелопменту, включавшему огромный подземный паркинг [Кодзасова, Шейкина 2002; Munro 2002]. Столкнувшись с противодействием общественности и враждебной реакцией прессы, правительство пересмотрело эти планы. Но затем официально одобренный проект строительства нового четырехэтажного жилого дома рядом с прудом превратился в ярко-желтого 12-этажного постмодернистского «бегемота». Это был один из первых случаев «точечной (уплотнительной) застройки», которая через несколько лет приведет к протестному движению. В историческом районе к этому добавлялась также проблема сохранения культурного наследия.

Физическое противостояние началось, когда рабочие вытащили из пруда около 20 тонн карпа, осушили воду и начали земляные работы. Жители немедленно мобилизовались. Когда людям объяснили, что пруд просто чистят, они решили, что город все-таки собирается построить тут паркинг, несмотря на недвусмысленно выраженный протест [O’Flynn 2002]. Жалоба одной местной жительницы является наглядным примером переживаний горожан, которых утрата иллюзий сделала сознательными и активными: «Я думала, что наше городское правительство прислушается к голосам тех, кто любит пруд. Теперь я понимаю, что мы для них пустое место» [O’Flynn 2003а]. Позднее возникло впечатление, что мэр Лужков занял сторону протестующих, но газета «Moscow Times» сообщила, что в действительности проект был отменен после телеграммы федерального министра культуры [Pond 2003].

Идея «спасения» исторической Москвы до 2004 года, казалось, привлекала главным образом представителей «старого» среднего класса – людей, ставших интеллектуалами и профессионалами при прежнем строе. «New York Times», ссылаясь на «лефортовское» дело, которому посвящен следующий раздел главы, снисходительно окрестила их «разношерстной кучкой из нескольких сотен историков, интеллектуалов и энтузиастов» [Tavernise 2002], но похоже, что городские власти, а порой даже Кремль воспринимали их всерьез. Во-первых, как свидетельствует упоминание в «New York Times», они сумели привлечь к себе внимание в мировом масштабе. Еще до того, как возникла сильная оппозиция другим направлениям лужковской градостроительной деятельности, защитники культурного наследия разработали тактику, которую позднее будут применять и другие: налаживание