И для меня, никогда не умеющей танцевать, этот танец вдруг стал единственным способом «говорить» – пусть неумело, пусть глупо и иногда не изящно, но совершенно честно.

Едва ли я что-то сняла во время своего «стриптиза». И даже не поняла, какое впечатление произвела на того, чьего имени не знала, – я не смотрела в то место, где ладони закрывали темную поросль. Мне было не важно, что там, – мне был важен лишь пронзительный взгляд синих глаз.

Я танцевала перед своей мечтой.

С открытым сердцем.

И обреченно повесила голову, когда музыка закончилась.

Мы выходили с разных сторон – он через переднюю дверь, я – через заднюю.

И совершенно неожиданно встретились в узком и темном, обшитом тканью коридоре, проходящем позади кабинок.

– Ты знаешь о том, что совершенно не умеешь танцевать?

– Знаю.

Меня даже не обидели его слова – я танцевала не стриптиз и вообще не танец. А еще я хотела убежать. Скрыться, закрыться за дверью, посидеть в тишине – я вдруг поняла, что выдохлась, отдала этим танцем слишком много и вообще слишком много всего испытала за какие-то десять минут жизни.

Нет, мне было не стыдно, но как-то слишком «чувствительно». И совершенно непонятно, зачем теперь он стоял передо мной, загораживая добрую половину коридора. Из-за стены, состоящей из множества дверей, доносилась разномастная музыка.

Наверное, мне стоило подумать о том, чтобы каким-то образом продолжить наше знакомство, но голова отказывала в производстве мыслей.

– Я хотел сказать тебе «спасибо». Мне понравилось.

– Рада.

Я старательно не смотрела ниже его пупа. Мне хотелось пить, хотелось тишины, хотелось… покоя. Параноидальная способность любви заключается в том, что она высасывает тебя, подчиняет и опустошает. А я совершенно об этом забыла. Или никогда этого не знала.

– Больше ты ничего не проиграла подруге?

Он спросил с усмешкой и наверняка наобум – просто, чтобы спросить.

Я усмехнулась в ответ обреченно:

– Поцелуй.

– С тем же человеком?

– С тем же.

Нет, только не поцелуй, не на самом деле – мое сердце не выдержит.

– Не переживайте, я скажу, что поцеловала его.

– То есть соврешь?

– Совру.

– Нехорошо.

Мне показалось, или в его голосе действительно проскользнула укоризна?

– Не буду Вас утруждать.

А он улыбался. Этот гад, который не подозревал о том, что уже воткнул в мое бедное сердце ножик и теперь старательно проворачивал его.

– Давай. Поцелуй. Боишься?

«У меня только одна попытка… Одна…»

Судьба, что ты сделала со мной сегодня?

Странное чувство, когда отказывает голова и страх отказывает тоже. Когда ты вдруг поддаешься инстинктам, когда перестаешь думать, – я просто шагнула вперед. Не потому что задолжала Радке и совсем не потому, что «врать нехорошо». Я шагнула, потому что меня, будто магнитом, притянуло.

И меня тут же аккуратно развернули и прижали к стене. Коснулись теплыми губами – нежно, сладко, а затем почти сразу напористо.

И… вдруг… пауза. Два колотящихся сердца… Ошеломление и тлеющий огонь в глазах.

Наверное, мы оба испытали одно и то же – нас «накрыло».

Вот так бывает: тело просто заполняет страсть – чистая, яркая, настолько насыщенная, что не остается ни мыслей, ни логики, ни мира вокруг. Только тело. Его и свое – два магнита, две правильные детали, призванные соединиться.

Он поцеловал меня снова… изумленно выдохнул. Затем его притянула и поцеловала я.

А после мы тонули, и время отступило от нас. О его щеку терся мой нос, пальцы ощупывали его щеки, подбородок, притягивали к себе мощную горячую шею, зарывались в чужих волосах, как в своих.

Он ел меня, пил меня, он нуждался во мне, и странным образом не было в этом ничего пошлого, но взаимная нужда друг в друге.

Удивление, выход, обреченность:

– Почему… ты… здесь?

Я поняла, что он имел в виду. И стало очень тяжело.

«Почему ты встретилась «здесь» – в этом городе пошлости?»

Он почувствовал? Понял, что я… его?

Хриплый шепот:

– Мне ведь показалось, правда? Все это…

Мужчина с синими глазами вдруг отступил. И стало холодно.

– Не показалось… Нет…

Он медленно и неотвратимо отходил назад.

– Меня зовут…

– Спасибо за танец. Не нужно имен.

– Инига…

Я прошептала это уже спине, борясь с подступающими слезами.

* * *

Вино не заполняло и не усугубляло внутреннюю пустоту, но оно делало ее неважной, чуть более далекой.

– Он принял меня за бл№дь, Радка.

В моем тихом голосе звучала вся ирония сошедшегося не в той точке пространства мироздания.

Я курила прямо в кресле, держа пепельницу в руке, а подруга бушевала в нашей комнате ураганом:

– Кто тебе вообще сказал, что это ОН?! Кто? Может, это просто похожий чувак, слышишь? Да мало ли их – синеглазых брюнетов… Мало ли? Ты сама говорила, что помнила его лицо размыто…

– Я его вспомнила точно, когда увидела.

– Зато не признал тебя он. И, знаешь, что это значит?

Я не отвечала. Затяжка, горестный выдох, очередной глоток вина.

– Что будка могла выдать ваш процент совместимости, базируясь на физическом влечении. Ты ведь этого не знаешь?

– Нет.

– Вот именно. А что, если та же будка не учла совместимость характеров?

– Я думала, что учла.

– ТЫ думала. Но ты не знаешь этого наверняка? А зачем тебе чувак со стопроцентной физической совместимостью, если вы совершенно друг другу не подходите по мировоззрению? Если этот болван принял тебя за бл№дь, даже не разобравшись в ситуации, то он просто мудак, Нежка. Ты уж извини. И вообще, лучше бы будка подбирала людей с, например, пятидесятпроцентной совместимостью в постели, но стопроцентной в жизни.

Я молчала.

По-дурацки все вышло. Просто по-дурацки. Я ощущала себя, как вышвырнутый на улицу пес, – хороший, пушистый, с идеальным характером. Просто в ту минуту, когда мистер «синие глаза» меня увидел, я была временно «мокрым и грязным псом», – в общем, не в том антураже… Но ведь нутро… Неужели не почувствовал, не поверил себе?