Когда перевалили через Балаклавские высоты, взору царицы и ее многочисленной свиты предстала не виданная по своему величию картина.

На рейде Инкерманской бухты стояло более тридцати новехоньких кораблей. Габаритами и оснасткой выделялись шесть фрегатов, которые горделиво выпячивали на солнце свои крутые бока. Порядка восьми линейных кораблей находилось в непосредственной близости от них, а далее, раскинувшись по всей достаточно тесной, укрытой со всех сторон горами бухте, стояли на рейде шхуны, барки, шлюпы и боты гребной флотилии — все то, что вскоре будет с гордостью именоваться российским Черноморским флотом.

Не зря торопился Потемкин, не зря недосыпал, не зря скакал вперед, опережая августейшую процессию! Заранее предвидел, какой эффект произведет его сюрприз и на императрицу, и на сопровождавших ее гостей. И не просчитался светлейший. Замер в безмолвии австрийский император, смолкли графы де Сегюр и Кобенцель, любившие заметить и обсудить достоинства и недостатки всего, что только ни попадалось им на глаза. Притих и нахмурился британский посланник Аллейн Фиц-Герберт, которого Екатерина совершенно напрасно считала «своим карманным дипломатом». Тайная миссия Фиц-Герберта еще аукнется России. Не пройдет и ста лет, как англичане будут штурмовать эти высоты, удивляя противника прекрасным знанием местности.[10]

А пока слезы бесконечной благодарности застилали глаза Екатерины.

Императрица вышла из дормеза. Послали в конец каравана за митрополитом: царица решила прямо здесь, на перевале, на Балаклавских высотах, провести благодарственный молебен в честь только что приобретенных «южных морских врат» все более крепнувшей Российской империи.

И как завершающий аккорд деяний Потемкина, на другой стороне иссиня-бирюзовой бухты, на южных склонах гор, в лучах весеннего солнца сверкал белым мрамором только что заложенный им «Себастос полис», ее «Августейший город», ее Севастополь!

В ту ночь в честь нового российского Черноморского флота, в честь достижения конечной точки державного путешествия был устроен грандиозный фейерверк из более чем двадцати тысяч ракет и петард. Два с половиной часа небо расцвечивалось невиданным «светопреставлением»: летающие и сами себя пожирающие драконы, причудливые узоры, сотканные из мириадов мерцающих звезд, — все это повергло публику в благоговейный трепет перед величием, мощью и невиданной доселе роскошью.

Ошалевшие зрители под конец даже устали удивляться. Не готовые к подобным зрелищам татары, новые подданные Российской империи и бывшие подданные Крымского ханства, целыми селениями лежали плашмя на дорогах, дрожа от ужаса, уверенные, что это и есть наказание, посланное Аллахом за позор смирения перед гяурами. А иностранные посланники сбились со счета, пытаясь вычислить, сколько денег «спалили» в небе в тот вечер. Глупцы! Кто и когда их в России считал?!

Именно в тот памятный день на глазах у всего двора, на глазах императора Священной Римской империи, на глазах у всех министров Потемкин получил державные поцелуи в обе щеки и почетную приставку к своей фамилии — Таврический. Больше награждать его было нечем. К тому времени светлейший князь Священной Римской империи, генерал-фельдмаршал Российской империи, граф Григорий Александрович Потемкин носил на груди все ордена и звезды, какие только существовали в Российской империи, обладал неисчислимыми богатствами, владел губерниями и целыми краями. Выше была только сама императрица! Нет, императрица тоже была рядом… Выше был только Бог!

Наше время. Санкт-Петербург. Набережная Мойки,

дом 72

Дмитрий задумчиво уставился в пространство. Никаких особых дел у него не было, это он придумал. Просто ему захотелось побыть одному. Его не покидало ощущение, что разгадка его «тайны» была где-то очень близко, и он боялся это ощущение упустить. Дмитрий помахал официантке и пересел в часть зала для курящих. Достав сигарету, он наконец с облегчением затянулся. Мысль вертелась где-то рядом, но он все никак не мог ее ухватить.

«Итак, пойдем по порядку, — сам себе посоветовал Дмитрий, пытаясь как-то систематизировать мыслительный процесс. — Что же такого нового я сегодня услышал, что меня так вставило? Что такого, чего я не знал раньше? Ну, хорошо-хорошо, не „не знал“, а просто не думал… Ну, это, пожалуй, просто… Это то, что мы „не одни“… Так, а какие мы этому имеем доказательства? Пока никаких. А шансы, что это может оказаться правдой? Ну, пожалуй, высокие…»

Тут в голове Дмитрия не совсем кстати возник образ полковника Синицына. За то короткое время, которое прошло со времени их знакомства, и Дмитрий, и Марго, к величайшему своему удивлению, успели проникнуться к нему глубокой симпатией. Во-первых, Борис Борисович совершенно не походил на того гэбиста, чей образ легко рисовался в сознании любого человека, которому когда-то посчастливилось родиться на территории «одной шестой части Земли». Во-вторых, Синицын обладал действительно необычными для военного человека качествами: он был мягок, никогда не повышал голос, не употреблял в речи ни сленговых, ни каких-либо других «ненормативных» выражений. Говорил — словно читал вслух учебник по сценической речи. А приказы отдавал так, как будто это была его личная просьба. Что удивительно, просьбу эту тут же хотелось выполнить, причем сразу и не откладывая, и не только Дмитрию, все-таки выросшему в «системе», но даже и его «независимой» Марго. Иными словами, ни на российского военного, ни на гэбэшника, ни даже на полковника Синицын не походил совершенно. А если и походил, то на военного какой-то другой, не современной армии. Высокий, подтянутый, вежливый — он, как говорила Марго, был каким-то «ископаемым динозавром», в хорошем смысле этого слова.

Дмитрий вспомнил свои ощущения, когда он в приемной Рылеева открыл конверт и достал оттуда визитку полковника ФСВ Синицына с просьбой «позвонить». Мозг отказывался охватить абсурд происходящего. 15 января 1825 года, приемная Рылеева — и визитка из XXI века! «Что это? Как это возможно? Какое „позвонить“ в начале девятнадцатого века? Какое, на хрен, ФСБ… тьфу, ФСВ? Я что, сплю? Я брежу? Я умер?» Тут и правда легко можно было «двинуться мозгами»…

Потом он вспомнил первую встречу с Синицыным в Москве. Позвонив-таки по указанному в визитке телефону, Дмитрий, вопреки ожиданиям, получил приглашение на ланч в кофейню на Пушечной, напротив «Детского мира» и отеля «Савой». С точки зрения локации подозрения Дмитрия вроде как подтверждались — большое серое здание было буквально за углом. Но вот тон, которым полковник попросил Дмитрия о встрече, стереотипным представлениям о вызове «на беседу» не очень соответствовал. Хотя этого Дмитрий тогда не заметил. В голове у него, как зажатая в клетке птица, бился только один вопрос: «Откуда узнали?»

Выделить полковника из толпы труда не составило. Почти двухметрового роста, подтянутый, с серебристым ежиком коротко стриженных волос и загорелым лицом, Синицын больше походил на олигарха или, в худшем случае, на руководителя какой-нибудь фракции Госдумы.