— Это случилось со всеми нами.

— Ты тоже увидел себя иным?

— Удивлена?

— Ты кажешься цельным, сильным. — Девушка говорила искренне, без капли лести. — Мне казалось, ты останешься таким же, только сделаешься ещё сильнее.

Церемонию Герман пережил спокойнее других, как-то увереннее, и Карина это заметила. Там промолчала, но теперь, наедине, высказалась и услышала честное:

— Я действительно остался там таким же, как здесь, но стал…

— Сильнее?

Каждая честность имеет пределы, особенно честность с не самыми близкими людьми. Много ли вы готовы рассказать незнакомцу? А для кого-то наоборот — честность с близкими самая ограниченная, зато случайному попутчику выкладывается самое сокровенное, самое выстраданное.

Герман ещё не знал, насколько может доверять девушке, вот и сбился при ответе. Добрался до скользкого момента — и сбился, задумался над тем, имеет ли смысл откровенничать дальше.

— Я знала, что так будет, — вздохнула Карина. — Всё в порядке.

— Я стал много жёстче, — отчеканил Рыжий. — Я очищал тот мир от скверны.

— Ты был бесстрашным рыцарем?

— Да.

— Но ведь это хорошо.

— Но я убивал.

А следующие слова он произнёс мысленно: «И мне это нравилось…»

— У тебя была благородная цель, а я летала просто так. Порхала, как бабочка.

— Теперь ты веришь в себя.

— Ещё не знаю, насколько, но намного больше, чем раньше, — кивнула Карина. — Но разве для этого была нужна церемония? Чтобы я поверила в себя?

— Чтобы после этого ты пошла дальше.

— Ах вот как ты думаешь!..

Девушка медленно кивнула, показывая, что поняла и согласилась с Германом, помолчала, глядя в окно, а затем попросила:

— Останови здесь.

— Тебе дальше.

— Хочу пройтись.

Герман покосился на Карину, увидел задумчивый, направленный в себя взгляд и понял, что сейчас им действительно пора разойтись, ибо есть вещи, которые необходимо протащить в одиночку.

— Увидимся, — произнёс он, останавливаясь у тротуара.

— Обязательно. — Она вышла из машины, повернулась и улыбнулась ему. — Обязательно!

— Позвонишь?

— Перед следующей встречей?

— Можно и просто так.

— А… — По тонким губам Карины скользнула полуулыбка. — Я подумаю.

Отвернулась и быстро пошла прочь.

«Подумай, — беззвучно ответил Герман, мысленно укоряя себя за то, что слишком торопится. — Подумай и позвони…»

Жили они в Зелёной роще — по названию санатория, что расположился в лесах правого берега Уфимки, неподалёку от Чёртова городища, в котором предки башкир устраивали таинственные ритуалы. Застраивалась «Зелёнка» в 70–80-х годах прошлого века типовыми многоэтажками, народу, соответственно, жило много, и в нынешние автомобильные времена здесь стало чертовски трудно отыскать место для парковки. Герману повезло втиснуть «Субару» в торце дома, после чего он неспешно, продолжая обдумывать разговор с Кариной, добрался до своего подъезда и… И едва не получил по носу: дверь резко распахнулась, и на крыльцо бомбой вылетела раскрасневшаяся соседка по этажу.

— Привет, — вырвалось у едва успевшего отклониться Рыжего.

— Привет! — сердито крикнула она. — Домой?

— Ну да… Что случилось?

— Баллон опять бузит, чтоб его… — Соседка добавила немножко нецензурщины. — Покоя с этим… нет!

Бывший инженер, а ныне — одинокий пьяница Баллон обитал на их восьмом этаже и считался главным несчастьем подъезда, да и всего дома. В последние десять лет из всех возможных состояний человеческого организма ему были знакомы лишь два: запой и похмелье. И если во втором он ещё был как-то терпим, хотя и доставал выклянчиванием денег «на поправку», то в первом — невыносим категорически: впадал в буйство, выскакивал на площадку, бегал по лестнице и двору, орал, что вот сейчас убьёт и зарежет… Правда, не убил, не зарезал, даже перочинного ножика у него никто сроду не видел, но всё равно хорошего мало, а беспокойства много. Мужики пытались его «образумить», один раз даже перестарались и отправили дебошира в больницу, но Баллон не исправлялся, и постепенно на него плюнули, принимая его выходки как заслуженную кару, данную обитателям дома за грехи.

— Ты-то куда?

— Участкового жду, — порывисто ответила Ольга. — Не хочу это слушать.

— А толку от участкового?

— Пусть его опять на пятнадцать суток закроет. Хорошо ещё, что мои уехали… — Соседка закурила. — Постоишь со мной?

Проходить сквозь бузотёра не хотелось — уж больно Баллон был приставуч и неприятен, но и стоять на улице Рыжий не желал. Поразмыслил и качнул головой:

— Нет, устал, домой хочу.

— Как знаешь. — Ольга поёжилась. — Осторожнее там.

— Он мирный.

— Все они до какого-то предела мирные.

— До какого?

— До белой горячки.

— Ерунда.

Герман ободряюще улыбнулся соседке, вошёл в подъезд, вызвал лифт, долго ждал, а потом долго волокся вверх в полумраке старой, обшарпанной кабины… и вот тут-то, в вертикальном пути, ощутил, что в нём созрело нечто, вовсе не похожее на привычное кислое неудовольствие от предстоящей встречи с дебоширом.

Нет! Это было совершенно новое чувство — лёгкое, звенящее, злое.

«Я всё могу!» — вдруг ясно услышал Рыжий.

И это было сказано не им, а в нём. И точно из воздушной пушки дунуло и разом выдуло из души всю слякоть: вялость, сомнения, боязнь чего-то. Душа зазвенела, словно клинок.

Чего бояться? Чушь!

— Я всё могу, — повторил Герман вслух.

Лифт остановился. Двери с натугой разъехались, открывая путь на площадку, из глубины которой послышался грозный рёв:

— Кто это там приехал?!

Баллон при всём своём пьянстве был мужик здоровый от природы, собственно, здоровье-то и позволяло ему много лет гробить организм, не доводя до закономерного финала. Росту в нём было почти два метра, веса — больше центнера, и сила ещё оставалась.

— А-а… — протянул он, разглядев, кого привёз лифт. — Соседушко наш дорогой, олигарх хренов, пожаловали в резиденцию… Ну-ну… — И вдруг бешено рявкнул: — Смир-рна! Р-равнение на… право!

Судя по всему, на этот раз алкоголь активизировал в его мозгу память об армейской службе.

В иное время Германа, возможно, приказ встать смирно насмешил бы, но сейчас… Сейчас он стал другим. Может быть, ещё не жестоким, но уже предельно жёстким, умеющим убивать.