Он резко шагнул вперёд, впился взглядом в мутные глаза Баллона и сквозь них увидел хаос, разрушающий душу и мозг соседа.

«Ну что, пришло время?»

Перепуганный алкоголик съёжился и попятился к стене.

— Ты… чего?!

Ответа не последовало.

Рыжий почувствовал, что его взгляд неожиданно обрёл плотность луча и одновременно — гибкость петли. Почувствовал и безжалостно перехватил арканом шею пьяницы.

«Нет! Ниже!»

Взгляд сместился к сердцу. Невидимо, но страшно взял его в тиски и чуть сжал.

Баллон схватился за грудь.

— Ты чего? — испуганно повторил он.

Но Герман не услышал глупого вопроса, поскольку отчётливо переживал упоительное понимание того, что лишь крошечное усилие отделяет его от перехода черты: нужно чуть-чуть прищуриться, и…

Герман прищурился.

Лицо Баллона помертвело.

«Я сделал!»

Высокий пьяница шагнул назад, упёрся спиной в стену да и съехал по ней — мягко, почти бесшумно. Голова упала на грудь. Правая нога дёрнулась. Дыхание остановилось.

Прошла минута.

А затем громыхнул остановившийся лифт, на площадку вышел полицейский, за которым семенила соседка, да так и замерли они, увидев лежащего Баллона и стоящего в пяти шагах от него Германа.

— Вот… — с совершенно достоверной растерянностью произнёс Рыжий. — Я выхожу, он кричать, как обычно, а потом за грудь…

— Вы его трогали? — тут же спросил участковый.

— Не приближался даже. — Герман сглотнул. — Он мне «Смирно!» крикнул, а потом за грудь…

— Стойте где стоите. — Полицейский осторожно подошёл к Баллону, присел и приложил пальцы к его шее.

— Ну? — нетерпеливо спросила женщина.

— Отгулял, — коротко ответил участковый. Выпрямился и властно посмотрел на Германа.

Герман взгляд выдержал.

* * *

Сначала — мужское лицо.

Круглое. Лоснящееся. Противное…

Оно приблизилось вплотную, заполонило собой мир, стало этим миром — страшным и омерзительным. Стало символом всего плохого, что только может быть. Стало воплощением всего плохого…

«Тебе хорошо?»

Этот вопрос давно превратился для неё в кошмар. Обладатель лоснящегося лица обожал его задавать и принимал только один ответ.

«Да… — шепчет девушка. — Очень…»

Но важны не только слова — важна интонация. Важно, чтобы ответ был произнесён искренне, идеально — с протяжным, полным удовольствия стоном или страстным шёпотом. Лоснящийся чутко прислушивается и, если чувствует фальшь, наказывает.

Беспощадно.

«Мне очень нравится…»

Она неподвижна. Не потому, что связана, — ей запрещено шевелиться. Это игра, и если она проигрывает — её наказывают.

Беспощадно.

Она боится наказания и старается, очень старается… Но трудно сохранять неподвижность, когда его пальцы делают всё, чтобы с её губ срывался протяжный, полный сладостного удовольствия стон.

«Тебе хорошо?»

«Ты сводишь меня с ума…»

«Шлюха!»

Он бьет её по лицу своей маленькой женственной ладошкой, но она не имеет права нарушать правила игры и продолжает сохранять неподвижность.

«Ты сводишь меня с ума…»

«Сука!»

Лицо отодвигается, оказывается неподалёку, расплывается в выступивших слезах, но они разрешены — она может плакать, но не имеет права шевелиться. Главное — объяснить ему, почему слёзы выступили именно в тот момент, когда он проникает в неё…

«Почему ты рыдаешь, тварь?»

«Мне безумно хорошо…»

«Почему ты рыдаешь, сволочь?»

«От наслаждения…»

Он хрюкает от удовольствия.

Её слезы льются рекой…

…Это был обычный кошмар. Можно сказать — повседневный.

Она закрывает глаза и видит его. Каждый день видит его и уже давно не может спать без таблеток.

Но сегодня заснуть не получалось по другой причине, сегодня Карина ворочалась в кровати не потому, что ей мерещилось круглое лоснящееся лицо, а вновь и вновь переживая события прошедшего дня. Вспоминая церемонию. Вспоминая себя после церемонии и остальных ребят. Вспоминая то великолепное настроение, что охватило её после пробуждения.

Она изменилась…

Карина ворочалась до двух часов ночи. Осторожно, конечно, ворочалась, чтобы не разбудить родителей, но иногда забывалась и шумно выдыхала, вспоминая наиболее яркие моменты удивительной церемонии.

И понимая, что с ней происходит нечто странное.

«Интересно, а остальные спят?»

Или так же не находят себе места, елозят по кроватям, пьют чай в тёмных кухнях, курят на балконах… И если выйти сейчас на улицу, то можно встретиться со всеми, поговорить… Но не как днем — торопливо, бессвязно, а спокойно, обдуманно обсудить произошедшее…

«Мы всё уже обсудили, а больше ничего не случилось… Пока не случилось».

Она приложила руку ко лбу — показалось, что он пылает, — но только показалось, температура была в норме. Глотнула воды из приготовленной с вечера бутылки, но жажда не ушла. Во рту постоянно пересыхало, но явно не от жары — сентябрьская ночь была довольно прохладной.

«Может, именно так и сходят с ума?»

Оставаться в кровати больше не было ни сил, ни желания. Карина отбросила одеяло, вскочила, достала из шкафа и натянула спортивный костюм, кроссовки и вышла на балкон.

Жажда…

Осенняя ночь взбодрила и придала сил. Карина улыбнулась, посмотрела вниз — третий этаж, не высоко, конечно, но всё же неприятно, раньше она ни за что не сделала бы то, на что решилась теперь… Отринула сомнения и неуверенность, отринула всё, вообще всё, что было «до», вскочила на узенькую полоску перил, вздрогнула и тут же поймала баланс.

И удивлённо замерла, прислушиваясь к новым ощущениям. К силе, что мягко просилась наружу. К возможностям, которые она только-только начала познавать.

К себе новой.

К себе сильной.

«Я становлюсь другой!»

Карина спрыгнула на балкон и неожиданно почувствовала усталость: эксперимент на перилах стал последней каплей, необходимой точкой, которую следовало поставить в длинном сегодня. Она обязательно превратится в многоточие, но не сейчас.

Девушка улыбнулась, бесшумно вернулась в комнату, разделась, повалилась на кровать и мгновенно уснула.

* * *

— К дому я больше не приближался, магию исключил, использовал направленные микрофоны и фотоаппарат с длинным объективом, — доложил Мустафа.