Служанка сноровисто расставляет перед Белыми стражами кружки и миски.

Старший страж вручает ей какую-то монету, и та кивает.

— Почему мы должны питаться здесь?

— Можно подумать, будто ты не знаешь.

— Знаю... Нам положено бывать на людях и вдобавок казначейство норовит сэкономить на нашем пропитании.

Трое с Отшельничьего обмениваются взглядами. Брид отправляет в рот последнюю крошку хлеба, Кадара допивает кружку, Доррин съедает последнюю ложку супа и, хотя чувствует себя более чем сытым, жует хлебную корку.

— Пошли.

Доррин берется за котомку.

— Пока, сладенький.

Доррин краснеет. Кадара ухмыляется, на лице Брида появляется слабая улыбка.

— Эстил!

— Он славный мальчонка не то, что ты.

Пряча глаза от хищной улыбки, юноша выходит под моросящий дождик.

— А ты явно произвел впечатление.

— Куда теперь? — спрашивает Доррин, глядя в сторону коновязи и игнорируя замечание Кадары.

— На конюшню. А потом заглянем на рынок. Чтобы продолжить путь, мы должны пополнить припасы.

— Народ здесь не больно-то разговорчивый, — замечает Доррин, набрасывая плащ и утирая со лба дождевые капли.

— Чему ты удивляешься? Кто станет откровенничать с чужаками!

Плоскогорье содрогается.

Одинокую, облаченную в белое фигуру окружает ослепительное свечение.

Рокочет гром.

Холмы, окружающие белокурого мага с сияющими, как солнце, глазами, трясутся, над их вершинами поднимается дым.

Рокот разносится повсюду и наполняет собой все.

Река выплескивается из своего ложа, и серебристый водяной вал устремляется на юг, затопляя то, что недавно было лугами. Дальние каменные строения содрогаются, и некоторые крыши обрушиваются на головы несчастных жителей.

Холмы вздымаются все выше, так что фигура вспучившего землю мага начинает казаться совсем крохотной. Однако этот чудовищный катаклизм ничуть не угрожает ни ему, ни тянущейся на запад поблескивающей полосе белого камня.

За Восточным Океаном пятеро одетых в черное мужчин и женщин, угрюмо качая головами, смотрят в зеркало.

— Он воздвигает горы, чтобы прикрыть их дорогу.

— И остается в безопасности посреди этого...

— Не является ли это результатом наших излишеств?

— О чем ты? Мы используем магию лишь в необходимой мере и уже платим за это слишком высокую цену! — заявляет темноволосая женщина, глядя на рослого мага.

— Он станет следующим Высшим Магом, — говорит тот в ответ.

— Станет. Но получить амулет легче, чем удержать его, — отзывается женщина.

Дым в зеркале клубится вокруг точки слепящей белизны.

Чего ему ждать от Вергрена?

Эта мысль не отпускала Доррина на протяжении всего пути по почти безупречно чистым улицам, за ужином и во время почти бессонной ночи, проведенной на пыльном полу «Трех Дымоходов».

Спать на твердом полу чердака рядом с Бридом и Кадарой — само по себе удовольствие сомнительное, но еще и слышать, как эта парочка обнимается и воркует, — и вовсе радости мало. Хорошо еще, что у них хватает такта не заниматься любовью, пока он не уснет.

Он расчесывает под мышкой укус блохи, сожалея о слабости своих целительских навыков. Днем ему удается не подпускать к себе кровососов, но стоит вздремнуть — и они тут как тут. А вот искусные магистры способны удерживать охранные чары, даже когда спят.

Когда они поутру выезжают, Вергрен утопает во влажном тумане, отчего прохожие кажутся призраками. В этом мареве глохнет словно бы каждый звук.

— Как тихо, — произносит Брид.

— Вчера ты говорил то же самое, — указывает Кадара.

— Потому что вчера тоже было тихо.

Доррин не улавливает ничего, кроме невидимой белизны, заполняющей весь город и вызывающей ощущение невысказанной печали.

Неужто во всех городах, подвластных Белым, царит такая же тишина?

Или же чахнет именно дух Вергрена? Потому что Монтгрен помогал Основателям? Либо это происходит из-за неосознанной тяги людей к гармонии и порядку?

Доррин качает головой — должен же и у Белых магов наличествовать ХОТЬ КАКОЙ-ТО элемент порядка! Невозможно, чтобы они были целиком проникнуты одним лишь хаосом, особенно с учетом того, что Фэрхэвен успешно правил большей частью Кандара на протяжении веков после бегства Креслина с материка!..

Однако Вергрен пронизан белым и источает отчаяние.

Меривен тихонько ржет и огибает кучу навоза.

— Доррин!

— А? Что?

— Да то, что надо следить за дорогой, а не думать о машинах и прочей ерунде.

— Да следил я... — ворчит Доррин, однако выпрямляется в седле и поглаживает Меривен по шее.

Даже после того, как оставшиеся позади стены Вергрена утопают в тумане, самыми громкими звуками на дороге остаются стук копыт и голоса троицы с Отшельничьего. Овцы похожи на плывущие по влажным лугам на склонах холмов белые облачка. Брид с Кадарой тихо переговариваются.

— Спидларские клинки слишком тонкие...

— А вот скользящее парирование тут не годится...

— Что ни говори, а по-моему, короткий клинок удобнее...

— В гуще схватки — наверное. Но в бою один на один длинный надежнее.

Доррин зевает. «Дундят всю дорогу о своих клинках, — думает он, — и еще хотят, чтобы человек не заснул на лошади». На окрестных холмах — ничего, кроме овец, мохнатых собак да изредка лисиц.

— Если бьешься верхом, щиты только обременяют...

Доррин снова зевает: ему кажется, что этот тоскливый путь не кончится никогда. Каждый склон похож на другой, и каждый усеивают совершенно одинаковые с виду овцы.

— Как можно отличить одну овцу от другой, — уныло ворчит юноша, въезжая на очередной гребень.

Дорога — полоса утрамбованной глины — беспрерывно идет то вверх, то вниз, пока наконец не сбегает по длинному склону к замаячившему впереди городку.

— «Вивет», — читает Доррин на придорожном столбе у правой обочины. — Здесь, что ли, шерсть делают?

— Наверное, — рассеянно отзывается Брид, глядя на обступившие дорогу низкие каменные загоны. — По-моему, ее стригут и прядут по всей округе.

— Но мы-то зачем туда едем?

— Сам знаешь — нам нужно попасть в Фэрхэвен, — отвечает Кадара, подбрасывая меч в воздух и ловя его за рукоять.