Он поднял свои войска, известные жестокостью и варварством еще более, нежели монголы, а затем назначил собственного халифа. Эти действия резко настроили суннитов-традиционалистов против хорезмшаха.

Хорезмшах укрепился в роли безраздельного правителя восточного халифата, подорвал позиции ан-Насира, противившегося его политическому и военному подъему, а также ослабил положение единственного значимого соперника, Каракитайского ханства. Чтобы усилить эффект от «низложения» ан-Насира, он назначил формального главу мусульманского мира, а именно сеида Ала аль-Мулька (Имад ад-Дин) Термези. Этот выбор вызвал некоторые сомнения даже среди подвластных ему улемов[128] [9].

Говорят, халиф ан-Насир был настолько возмущен этими маневрами хорезмшаха, что на самом деле отправил послание Чингисхану, восходящей силе Востока, попросив его о помощи в избавлении от беспокойного соседа. Ибн аль-Асир фиксирует заявления персов о том, что «он – тот человек, который пробудил в татарах дерзновение к землям ислама и написал им об этом» [10]. Подобное действие со стороны халифа не так возмутительно, как могло бы показаться на первый взгляд. Каракитаи много лет выступали в качестве союзников халифа в этом регионе, правили мудро и справедливо, в согласии с подданными-мусульманами. Им, как тюркомонголам была присуща веротерпимость. Халиф вполне мог рассчитывать на дружеский прием у Чингисхана, и, вероятно, так бы и случилось, если бы не вмешался хорезмшах, погубивший первое монгольское посольство.

Шах утверждал, что халиф ан-Насир находится в союзе с враждебными язычниками каракитаями, что отчасти было правдой, а потому объявил Багдадский халифат незаконным, поддержав на роль антихалифа кандидата из числа Алидов. «Султан, который укрепляет ислам и проводит свою жизнь в священных войнах, этот султан имеет право изгнать такого имама и назначить своего [на его место]»[129]. Однако, поскольку это одностороннее заявление не имело ни доктринальной основы, ни широкой поддержки у шиитов, ожидаемого скопления верных и истинных последователей под знаменами хорезмшаха не произошло [11]. Поддержка хорезмшаха в его владениях была слабой, а контроль над ситуацией – все более призрачным, но, окруженный сладкоголосыми советниками, он, похоже, не замечал шаткости своего положения. Трон Хорезма держался на плаву из-за отсутствия какой-либо единой оппозиции и харизматичной, заслуживающей доверия фигуры, достаточно сильной, чтобы потопить его.

Мать Ала ад-Дина Мухаммеда II пользовалась мощной поддержкой со стороны тюрок-кипчаков, которые составляли ядро его боевых сил и несли ответственность за большую часть зверств, которыми печально известна его армия. Теркен-хатун перешла к сыну по наследству от Текеша и обеспечивала собою хрупкий и опасный, скрепленный брачными узами союз, который гарантировал временное соглашение с северными, отчасти языческими племенами кипчаков. Именно благодаря Теркен-хатун империя ее сына не была ни единой, ни устойчивой, и впоследствии она предпочла безопасность Чингисханова гостеприимства предложению Ай-Чичек, матери своего пасынка Джелал ад-Дина. Связи Теркен-хатун с племенами степи обеспечивали некоторую степень устойчивости расширяющейся державе хорезмшахов, но в то же время были источником постоянного напряжения в армии и правительстве. По различным данным, она происходила из племени канглы[130], или емеки-баяут [12], или была дочерью кипчакского хана [13]. «Мы – гуры, вы – тюрки, и мы никогда не сможем жить вместе» [14] – так говорили гуридские эмиры, выражая настроения персидской части государства, в котором господство партии Теркен-хатун проявлялось все ярче.

Вину за жестокую репутацию войск Хорезма и даже за падение хорезмшаха часто возлагали на кипчаков (половцев).

В армии Ала ад-Дина большая часть высших военачальников была связана с племенем его матери, и для обеспечения их лояльности ему приходилось потакать ее желаниям. Джувейни утверждал, что у Теркен-хатун были отдельный двор и казна, которые ведали назначением должностных лиц и распределением икта[133], а ее влияние распространялось и на дела сына, и на управление государством в целом. Он восхвалял память об этой грозной женщине: «Что бы ты ни делала, жестокий мир напишет на тебе острым пером: “притеснение”»[134]. К этому можно добавить типичные обвинения в распущенности, интригах, убийствах и нечестивом поведении, что рисует образ убийственного «серого кардинала» за спиной трона. Только Шихаб ад-Дин Мухаммад ан-Насави расходится с этой точкой зрения, утверждая, что мать султана справедлива и беспристрастна [15]. Впрочем, не подлежит сомнению, что до прихода монголов и в краткий период после бегства шаха Теркен-хатун обладала значительной властью в государстве. Сам великий хан признавал этот факт, когда приступал к маневрам по разгрому султана после того, как между ними вспыхнула вражда. Именно Теркен-хатун захватила столицу Гургандж и прилегающие провинции в момент распада империи, при поддержке остатков армии, которые все еще глубоко почитали ее. Хотя все это, конечно, было бесполезно.

СЛЕПОЕ ЧЕСТОЛЮБИЕ

Таким образом, раздутую накануне монгольских нашествий Хорезмскую империю никоим образом нельзя считать единой и устойчивой державой. С точки зрения монголов, хорезмшах виделся чрезвычайно грозным противником. Казалось, он командует огромной армией и контролирует обширную территорию. Если бы он слушал и использовал более способных командиров, то мог бы оказаться в более сильной позиции для успешного сопротивления врагу с востока. Тем не менее хорезмшах запретил полководцам как-либо связываться друг с другом, поскольку боялся заговора: стратегия могла обсуждаться только в его присутствии. Он действительно был честолюбивым «бумажным тигром».