Они ничего не знали о философии, говорящей, что смерть есть общий удел и естественное последствие рождения, ни о вере, учащей, что смерть есть дверь к новой жизни.

Старый матрос, валявшийся гниющей падалью на коралловом рифе, неподвижные мутные глаза, широко раскрытый рот, из которого когда-то исходили ласковые слова, а теперь выходят живые крабы, – вот видение, неотступно стоявшее перед ними.

Лестрэндж воспитал их по-своему. Стараясь устранить всякую мысль о грехе и смерти, он удовольствовался простым заявлением, что существует добрый Бог, который заботится о всем мире. Таким образом их понятие о Боге было самым смутным, и в эту ночь ужаса им негде было искать поддержки, как только друг в друге. Она – в сознании его покровительства, он – в сознании того, что служит ей покровителем. За эти несколько часов мужественное начало его характера, более великое и прекрасное, чем физическая сила, развилось и окрепло, подобно спешно выгнанному цветку растения.

На рассвете Эммелина уснула. Убедившись в том из ее мерного дыхания, Дик выбрался из хижины и, раздвигая плети лоз и побеги абрикосовых деревьев, спустился к берегу. Светало, и с моря дул утренний ветерок.

Ночью Эммелина умоляла его увезти ее отсюда, и он обещал, не зная сам, как сдержать данное слово. Пока он стоял здесь и смотрел на берег, казавшийся теперь таким унылым, таким непохожим на вчерашний, его вдруг осенила мысль, каким образом он может исполнить свое обещание.

Под деревом, прикрытые взятым с «Шенандоа» стакселем, лежали все их сокровища: старое платье и обувь, драгоценный табак, зашитый в полотняный мешочек, швейный прибор и всякая мелочь. Они вырыли для них яму в песке, а стаксель предохранял их от росы.

Солнце уже выглядывало из-за горизонта, и высокие пальмы начинали петь и шептаться под усиливающимся ветром.

Глава XXIII. Переселение

Дик принялся перетаскивать вещи в шлюпку.

Взял стаксель и вообще все, что могло пригодиться; наполнил бочонок водой из родника, набрал бананов и хлебных плодов, прихватил даже остатки вчерашнего завтрака, завернутые им накануне в листья пальметто.

Вода теперь настолько поднялась, что достаточно было сильного толчка, чтобы отчалить. Он возвратился в хижину за Эмелиной. Она так крепко спала, что не шевельнулась даже, когда он взял её на руки. Он осторожно устроил ее в шлюпке, подложив под голову свёрнутый стаксель, потом стал на носу и оттолкнулся веслом, после чего повёл лодку вверх по левой стороне лагуны. Он держался близко к берегу, но не мог устоять, чтобы не поднять глаза и не взглянуть на риф.

Над одним местом, на далёком белом коралле, происходило большое смятение. Там собралось множество птиц, иные из них очень крупные, и к Дику через лагуну доносилось их: «хай, хай», когда они за что-то ссорились между собой и били воздух крыльями. Он отвернул голову, пока поворот берега не скрыл их с глаз.

В этих местах, более защищённых от морского ветра, чем напротив просвета в рифах, хлебные деревья спускались к самой воде; мимо скользили заросшие папоротником поляны, рощи антильских абрикосов и кусты ярко-красных диких кокосов.

Глядя на берег, можно было вообразить себя на озере, если бы не отдалённый гром океана, бьющегося о далекий риф. Озеро посреди океана – вот чем была в сущности лагуна.

Дик держался близко к берегу ради тени. Целью его было найти место для шалаша, – иными словами, новый очаг. Но, несмотря на всю свою красоту, попадавшиеся ему поляны не годились для жилья. Слишком было много деревьев или чересчур густа папоротниковая заросль. Он искал воздуха и простора, и вдруг нашел то, чего искал. Обогнув маленький мыс, весь пылавший красными цветами дикого кокоса, шлюпка неожиданно очутилась в новом мире.

Перед ним расстилалась размашистая ширь бледно-голубой воды, к которой спускался обширный зелёный склон, окаймлённый по обеим сторонам густыми аллеями, наподобие парка, и уходивший к более высоким местам, где над массивной зеленью хлебных деревьев развевались белые перья пальм. Бледный цвет воды происходил от того, что лагуна была здесь очень мелка. Риф отстоял более чем на полторы мили от берега; он казался так далеко, что здесь не чувствовалось его удручающее влияние, и создавалось впечатление широкого беспредельного моря.

Дик поднял вёсла и осмотрелся. Он прошел четыре с половиной мили и находился теперь на самом дальнем конце острова. Когда лодка остановилась, Эммелина проснулась, приподнялась и посмотрела вокруг.

Книга II

Часть I

Глава I. Под сенью хлебных деревьев

На окраине зеленой поляны, между стволами абрикосового и хлебного деревьев, на свет божий появился домик. Он был немногим больше хорошего курятника, но много ли нужно для двоих в стране вечного лета? Построен он был из бамбука и крыт в два слоя листьями пальметто, – так чисто построен и так аккуратно крыт, что можно было принять его за произведение нескольких опытных строителей.

Хлебное дерево было бесплодно, как иногда бывает с этими деревьями, когда целые рощи перестают плодоносить по какой-то таинственной причине, известной только природе. Сейчас оно было зеленым, но, претерпевая ежегодные изменения, огромные зубчатые листья приобретали все мыслимые оттенки золота, бронзы и янтаря. За ним была небольшая поляна, где кустарник был аккуратно убран и посажены корни таро.

Выйдя из домика на лужайку, можно было подумать, что находишься в английском парке, если бы не тропическая листва деревьев.

В доме был дверной проем, но никакой двери не было. Можно было бы сказать, что он имеет двойную крышу, так как листья хлебного дерева наверху давали хорошее укрытие во время дождей. Внутри он был довольно пустой. Пол покрывали сухие, сладко пахнущие папоротники. По обе стороны от двери лежали два свернутых паруса. К одной из стен была прикреплена грубая полка, а на ней стояло несколько мисок из скорлупы кокоса. Люди, которым это место принадлежало, очевидно, не слишком беспокоили его своим присутствием, пользуясь им только по ночам и как убежищем от росы.

На траве у двери, укрытая тенью хлебного дерева, сидела девушка, и горячие лучи послеполуденного солнца едва касались ее обнаженных ног. Девушка лет пятнадцати-шестнадцати, голая, если не считать юбочки из ярко-полосатого материи, доходившей от талии до колен. Ее длинные черные волосы были зачесаны назад и стянуты петлей из эластичной лозы. Алый цветок торчал у нее за правым ухом, как перо у писаря. Лицо ее было красивое, припудренное мелкими веснушками, особенно под глубокими спокойными серо-голубыми глазами. Она полусидела,