Генрих впервые задумался об этом вечером того же дня, когда Анне был послан в подарок жеребец. Вечером, освободившись от супружеских обязанностей, он вернулся в свои апартаменты и спросил у слуги, есть ли ответ от Анны – но ответа не было.

Тогда Генрих приказал привести к себе баронессу. Слуга исчез, но, вернувшись через полчаса, сообщил, что Анны в её комнатах нет.

Новость королю не понравилась. Он распорядился найти Анну, и, когда слуга исчез, сам уселся у огня, размышляя о том, какого чёрта поздним вечером баронессы нет на месте.

Идея с супругой оказалась не самой удачной – мало того, что у Лукреции обнаружился весьма сухой и капризный характер, она была ревнива и требовательна, этот брак отнимал драгоценное время и не позволял Генриху самостоятельно заняться воспитанием Анны. Генрих отлично понимал, что все его подарки, посланные через слуг, имеют в два раза меньше силы, чем если бы он сам вручал их и сопровождал комплиментами. Он давно уже понял, что Анна не та, кого можно покорить силой. Быть может, когда ей было четырнадцать, угрозы и срабатывали ещё, но с каждым годом удерживать внимание Анны становилось всё труднее. Баронесса, казалось, не боялась своего покровителя ни капли, и даже несколько показательных наказаний не помогли изменить ситуацию. Генрих догадывался, что беда в том, что он наказывал лишь поклонников и приятелей Анны, но поднять руку на неё саму не мог. Слишком нежной была её кожа, слишком хрупкими казались плечи…

Когда Анне было четырнадцать, она походила на свою мать, и именно это привлекло Генриха. Но тогда это было лишь телесное сходство – такая же изящная, с той же щемящей грацией в каждом движении и с такими же подёрнутыми мечтательной дымкой глазами.

Генрих частенько утешал себя мыслями о том, что такая хрупкая девушка не смогла бы выжить и найти себе место в жизни без его помощи. Анна не была рождена для самостоятельности. Даже обычные детские забавы казались Генриху слишком грубыми для неё.

Генрих, правда, опасался поначалу, что с годами тело Анны изменится, как это бывает обычно, округлится и загрубеет, и она станет такой же неуклюжей, как многие мелкопоместные дворяне, как её неуклюжий и безвольный отец – барон Бомон.

Но чем больше проходило времени, тем сильнее убеждался Генрих в том, что он откопал в грязи бриллиант. Анна оставалась похожей на мать и только на мать, как будто бы отца у неё не было вовсе. Она заимствовала всё – её манеры, её взгляд, её острый ум… и, к великому неудовольствию Генриха, её хитрость и её холодность.

Королева Мария, удалившая Элизабет от двора и запретившая Генриху видеться с его недолгой любовью, была права тысячу раз – теперь Генрих понимал это абсолютно отчётливо. Но было уже слишком поздно. Он увяз, заболел её дочерью так же, как когда-то болел матерью. И дочь, так же как и мать, не стеснялась брать от влюблённого дурака любые подношения.

Если вначале Генрих замечал, что Анне трудно даётся её роль, то с каждым годом всё труднее становилось ему самому. Анна изучила все его слабости. Она знала, как задеть Генриха острым словом и приласкать своевременной похвалой. Знала, когда следует быть мягкой и уступчивой, а когда можно настоять на своём. Виртуозно читала настроение короля по его глазам и всегда поворачивала к своей пользе. Сам же Генрих зачастую понимал, что его обвели вокруг пальца, только на следующее утро, кода колдовской дурман спадал и прояснялся взгляд.

Когда Анне исполнилось восемнадцать, она взялась дразнить короля. До того и не помышлявший об измене Генрих раз за разом находил на любимом теле то запахи чужих духов, то алые пятна, похожие на следы болезненных поцелуев. Он кричал, грозил, метал молнии, но ничего не помогало. Анна могла посмеяться, а могла отступить – но никогда не прекращала своих забав.

Впрочем, и Генрих не собирался быть шутом. Он приставил к Анне самых надёжных людей и лично принимал доклады каждый вечер. Всем, кто смел подходить к Анне, он давал понять, что они трогают его, королевскую собственность – пока однажды, не выдержав, не приказал казнить горожанина, который подарил Анне цветок.

Это помогло. Анна остановилась. Больше не было ни духов, ни алых следов – почти четыре года. Но Анна всё равно оставалась холодной, как покрывшийся льдом осколок дымчатого хрусталя. И вот теперь, когда Генрих решился на роковой для себя шаг, женился в третий раз, чтобы только продемонстрировать Анне, как недолговечен её фавор, Анна лишь ещё более отдалилась от него.

В глубине души Генрих и сам ждал того, что произошло – исчезновения Анны. Он знал, что баронесса не сможет, даже не попытается сбежать далеко. Анна лишь хотела подразнить покровителя – в этом Генрих был уверен. Он не удивился. И когда через полчаса стало ясно, что пропала ещё и охрана, лишь приказал выслать патрули, проверить все дороги, но вернуть беглянку под страхом смерти.

Мёртвые тела верных людей, приставленных к Анне, нашли под утро. По дороге, где они были обнаружены, пустили гончих, но собаки плутали больше суток, прежде чем привели людей к побережью Ле фонт Крос – туда, куда и собиралась уехать Анна. Однако король узнал об этом только на четвёртый день – когда единственный выживший солдат приполз в караулку едва живой и рассказал, что след ведёт к заброшенной крепости во владениях герцога Корнуольского.

Генрих был в ярости.

***

Анне всё же удалось поспать – но совсем недолго. Виктор не оставлял её до самого утра, будто боялся, что Анна сбежит и сама найдёт людей короля, посланных за ней.

Анне же вовсе не хотелось, чтобы её нашли так скоро. Первый испуг прошёл, и она снова была уверена, что Генрих не решится причинить ей вреда, однако душные и пыльные залы дворца казались ей теперь темницей, а суровый и холодный замок Виктора – островком спокойствия и свободы.

Всю ночь Виктор лежал рядом с Анной без сна. Рассматривал острые, почти птичьи черты лица, преодолевая желание коснуться и проверить, в самом ли деле существует на свете эта фея с полупрозрачной белоснежной кожей, или это просто сгусток сумерек. И всё это время он думал. Виктор вовсе не горел желанием поднимать мятеж и тем более с небольшим отрядом встречать армию короля – а в том, что король может позволить себе бросить на выполнение собственного каприза куда больше людей, чем он, Виктор не сомневался.

По уму следовало вернуть Анну королю. Дело, в сущности, было сделано – стена недоверия пробита. Быть может, ещё слишком рано, чтобы предоставлять Анне письма, но, во всяком случае, герцог был уверен, что та не откажется видеться с ним, а значит, рано или поздно Виктор добьётся своего.

Но Виктор не хотел отдавать Анну. Он не хотел думать, что эта призрачная принцесса будет спать в чьей-то чужой – не его – кровати. Что её губы будут касаться тела короля с таким же трепетом, с каким только что касались его собственной груди. И вопрос Анны, произнесённый с лёгким волнением и едва заметным испугом, мерцавшим на самом дне серых глаз, поставил точку в молчаливом споре Виктора с самим собой.

Он не собирался идти на попятную, и тому была тысяча причин, – но ему хватило бы и одной. Он так решил.