Рокуэйна, вздохнув, снова легла.

— Пожалуй, я лучше отдохну. Здесь найдется что-нибудь почитать?

— Сейчас я принесу газеты, мадам. А в будуаре есть книги, если мадам захочет что-нибудь выбрать.

Как только Мари вышла, Рокуэйна соскочила с постели и прошла через дверь в смежную комнату, предполагая, что это и есть будуар.

Она не ошиблась. Это была удивительно красивая комната, так же изысканно отделанная, как и ее спальня: с расписным потолком и картинами известных художников на стенах.

К своей радости, Рокуэйна увидела там книжную полку с застекленными створками, на которой стояли книги французских авторов.

Среди них были и такие, о которых они с матерью слышали, но в Англии не смогли достать.

Все книги были интересные, и Рокуэйна не знала, с каких начать. Наконец она выбрала три тома и снова легла.

Мари принесла ей обед, он пришелся Рокуэйне по вкусу гораздо больше того, что ей приходилось есть в Англии.

Она призналась себе, что мать была права, утверждая, что французская кухня — лучшая в мире.

Весь день Рокуэйна читала и лишь к вечеру сообразила, что должна встать, одеться и подготовиться к встрече мужа.

Она уже собиралась было позвонить в колокольчик, как пришла камеристка и сообщила:

— Послание от месье маркиза, мадам: он вынужден задержаться и приедет только к ужину. Он приносит извинения и надеется, что вы отужинаете с ним в половине восьмого.

«Одна проблема решена», — подумала Рокуэйна.

Это означает, что ей не придется переодеваться дважды. Поскольку ей не хотелось думать о том, что ее ждет впереди, она вернулась к чтению книги.

Мари приготовила ей ванну ровно в половине седьмого, а без четверти семь сообщила, что маркиз вернулся.

Рокуэйна ехидно подумала, обладала ли леди, задержавшая его, такими же соблазнительными, как та, рыжими волосами и зелеными глазами.

Потом она решила, что молодой жене не пристало думать о таких вещах.

«Независимо от того, являюсь я молодой женой или нет, — сказала она себе, — это чрезвычайно оригинальный медовый месяц!»

Ей хотелось посмеяться над этим, но, как она ни убеждала себя, что ситуация забавна, на душе у нее лежал камень и она понимала, что нервничает от предстоящей встречи с маркизом.

Чтобы набраться «голландского мужества», как говаривал ее отец, она выбрала одно из самых красивых платьев, купленных герцогиней в Лондоне: белого цвета, что было подходящим для молодой жены, и усыпанное маленькими блестками, мерцавшими словно роса.

Подол и короткие рукава платья украшал узор в виде ландышей.

Высокая талия была все еще в моде, но платья уже не были прямыми и бесформенными, а носились с небольшим корсетом. Эта деталь сделала талию Рокуэйны еще тоньше.

Мари уложила ее волосы и приколола маленькую диадему из искусственных бриллиантов.

Рокуэйна помнила, что у Кэролайн была настоящая бриллиантовая диадема, и ей было интересно, заметит ли маркиз, что ее вещица — всего лишь подделка.

Та, которая была на ней в день свадьбы, принадлежала герцогине и, естественно, осталась в замке. Рокуэйна с легким сожалением подумала, что, кроме обручального кольца, у нее нет ничего ценного.

Если, узнав правду, маркиз выгонит ее из своего дома,она окажется на улице без гроша в кармане и без вещей, которые можно было бы продать.

Затем она убедила себя, что он вряд ли пойдет на такой шаг во избежание скандала.

Если же он все-таки поступит именно так — а она была уверена, что он может быть безжалостным, — ей придется разыскать семью своей матери.

Когда война закончилась, мать написала своим родственникам, и было решено, что после того, как все окончательно утихнет и родители смогут собрать необходимую сумму денег, они поедут в Париж.

После смерти матери герцог приказал убрать все их вещи в кладовку, и девушка не успела взять с собой в замок адреса, которые теперь могли бы пригодиться.

Оставалось лишь сожалеть, что она не написала своим родственникам во Франции.

Одной из причин этого было то, что герцогиня запретила ей общение с теми, кого она все еще называла «врагами», и любые письма во Францию, если бы она их увидела, были бы конфискованы и уничтожены.

«Они где-то в Париже, — успокаивала себя девушка, — и если будет совсем плохо, я попытаюсь отыскать их».

Медленно спускаясь по лестнице, она думала, что ей наверняка придется это сделать, так как готовилась к самому худшему.

Лакей провел ее через холл, где стояла прелестная скульптура, и открыл дверь комнаты, которая, по ее мнению, была салоном.

Две огромные хрустальные люстры мерцали, как алмазы, хотя шторы на окнах еще не были задернуты. Солнце уже ушло за горизонт, но небо еще было залито светом.

Потом у нее все поплыло перед глазами, но все же Рокуэйна заметила, что в дальнем конце салона стоит ее супруг, элегантный как никогда.

Если маркиз производил впечатление властного человека в костюме для верховой езды, то теперь, в бриджах, с белым, отороченным кружевами шейным платком, он выглядел еще более властным.

Она медленно пошла к нему, высоко держа голову и чуть приподняв подбородок, понимая, что наступает решающий момент.

Когда она подошла поближе, маркиз сказал:

— Добрый вечер, Кэролайн! Я заготовил кучу извинений, и мне остается лишь надеяться, что теперь вы отдохнули и готовы их выслушать.

Его речь была предельно любезной и, когда она подошла к столу, на котором в серебряном ведерке со льдом стояла бутылка шампанского, его взгляд был сосредоточен на этой бутылке.

— Прежде всего, по-моему, — не ожидая ее ответа, продолжал маркиз, — нам следует выпить за наше счастье, то есть восполнить тот пробел, который — увы! — был в день венчания.

Он наполнил два бокала и протянул один из них Рокуэйне.

Когда она брала его, он наконец взглянул на нее и окаменел.

Маркиз вглядывался в нее, и выражение его лица становилось все более изумленным.

Затем он воскликнул:

— Вы не Кэролайн!

— Нет.

Минуту они стояли молча, потом маркиз спросил:

— Так кто вы и почему вы здесь?

— Я… ваша жена. Маркиз шумно втянул воздух. Рокуэйна не успела ответить, как он сказал:

— Вы та девушка, которую я встретил в конюшне. Это вы укротили Вулкана.

— Да, мое имя Рокуэйна.

— Но вы говорите, что являетесь моей женой?

— Д-да.

Маркиз, казалось, лишился дара речи, но когда заговорил снова, его слова звучали как выстрел пистолета.