Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, Андрей Михайлович Цапкин рассказал не так, как я сейчас изложил, но так я это понял, и мне, если честно, стало не по себе. Я подумал: «Неужели они на самом деле собираются этим заниматься?» Я смотрел на Отто, пытаясь понять, что он по этому поводу думает, и, когда Цапкин закончил, Отто сказал:
– Мне кажется, что в вашем пересказе, Андрей Михайлович, всё выглядит немного иронически, будто мы собираемся кого-то обманывать.
– То есть вы на полном серьёзе собираетесь провернуть дело с макушками? – спросил я.
– А почему нет? Если человек действительно хочет чего-то большего, чем его привычная реальность, и если я могу ему это дать, почему нет? – Отто посмотрел на меня так, будто я задал абсолютно идиотский вопрос. – Я, например, никак не мог понять, почему несмотря на то, что у человечества было столько великих учителей за всю историю, и тем не менее никаких глобальных изменений в сознании людей не произошло. Ведь и чудо людям являли, и мёртвых на их глазах воскрешали, и знамения разные происходили. А потом я понял. Не нужно никаких чудес показывать, не надо ничего объяснять или писать огромные философские труды, нужно просто взять и сделать, если по-настоящему хочешь спасти людей.
– От чего спасти? – Я действительно не понимал, о чём он говорит.
– От самих себя, конечно же. Точнее, от тех себя, в кого они превратились. Понимаешь, слишком сложна истина о просветлении для обычного человека. И понять сложно, и достичь сложно. Но хочется. Хочется убедиться, что не просто так существует человек, не только для того чтобы ходить на работу, а потом умереть. И жить человеку страшно, и умирать страшно, и всё страшно. А я могу дать ему то, о чём он даже не знает, а только чувствует где-то в глубине своего подсознания. Дать быстро, просто и наверняка. – Отто достал из кармана десятирублёвую монету, положил на стол, накрыл кружкой и, закрыв глаза, сказал: – Хи-Ка.
Монета выбила дно кружки и вонзилась ребром в потолок. От удивления я сел на стул, рассматривая застрявшую в потолке десятку.
На следующий день я пришёл на теплоход и еле пробился на верхнюю палубу сквозь толпу, стоявшую в очередь за бургерами. Некоторые так и поднимались наверх с едой и напитками в руках. Видно было, что все они не очень понимали, зачем и куда идут, главное для них сейчас было попасть на модное мероприятие. В общей сложности на верхнюю палубу поднялись человек тридцать. Среди них я увидел только двоих, о которых можно было бы сказать, что они знают, зачем здесь оказались. Эти двое были тревожны и внимательны, словно ещё сомневались в необходимости принятого решения. Когда все уселись на палубе прямо на полу, появился Лейба, одетый точно так же, как вчера у Цапкина. Отто стоял в сторонке и не смотрел на собравшихся. Цапкина я не видел, как и Думкину, и даже успел расстроиться, что пришёл, а их нет.
– Я приветствую всех, кто решил сегодня прийти к нам на семинар. Вначале хочу сообщить, что пожертвования можно оставлять в урне у лестницы с нижней палубы. Лучше всего это сделать прямо сейчас, после семинара вы, скорее всего, забудете, даже наверняка забудете. Минимальная рекомендуемая сумма для пожертвования – тысяча рублей, – объявил Лейба. Толпа зашевелилась, кто-то уронил на пол бургер. Минут за десять все справились с пожертвованиями и снова расселись на полу. Лейба продолжил: – Практика школы насильственного просветления длится ровно час. Пятьдесят минут теории и десять минут практики. Напомню, что в классических учениях такая практика занимает две недели, и нет никакого гарантированного результата. Это при условии, что вы знаете язык, на котором практика обычно передаётся, и вообще имеете хоть какое-то отношение к учению, закончили предварительное обучение и всё такое.
Вот это «всё такое» мне очень не понравилось. Костя произнес фразу так, словно хотел обесценить любой другой подход к практике.
– Я вам обещаю, что через час вы все реализуете практику. Рекомендую тем, кто пришёл сюда как на экскурсию, покинуть нас. – Костя посмотрел на собравшихся. Люди сидели молча. Некоторые наконец перестали жевать. Никто не встал со своего места.
– Вот и хорошо, – сказал Костя Лейба.
Я не буду приводить здесь полный пересказ пятидесятиминутного выступления Лейбы. Гораздо интереснее то, что происходило в последние десять минут, когда Лейбу заменил Отто.
Он попросил присутствующих сесть в круг. Сам сел в позу лотоса в центре образовавшегося живого круга, попросил всех закрыть глаза и сам закрыл глаза тоже. Почти все отведённые десять минут он сидел молча, но с людьми стало происходить кое-что интересное. Они сидели кто как: на корточках, на заднице, обхватив колени руками, и, конечно, ровный круг у них образовать не получилось, но уже через пять минут абсолютно все сидели в идеальном лотосе с прямыми, как лом, спинами и развёрнутыми плечами. Получилась идеальная окружность с Отто в центре. На последних десяти секундах Отто на вдохе громко произнёс протяжное «хиии» и на выдохе – «кааа». После чего встал и вышел из круга. Люди ещё пару минут сидели на своих местах, но вскоре начали вставать по одному и спускаться по лестнице на нижнюю палубу. Я смотрел на них и удивлялся переменам. Никакой суеты, никаких телефонов в руках, смешков и шуточек. Они совсем не разговаривали друг с другом, даже те, кто пришёл с подругой, женой или знакомым. Но, что ещё удивительнее, я не заметил в их глазах появившейся осознанности или чего-то, что говорило бы об этом. Я, конечно, не знаю, как выглядит лицо человека, достигшего просветления, но мне почему-то казалось, что точно не так, как то, что я видел сейчас. Они были отрешёнными. Словно разом лишились эмоций. Не знаю, может, это побочный эффект, может, должно пройти время для достижения результата. Мне казалось, скажи им сейчас Отто дружным строем прыгнуть в реку, они, не сомневаясь ни секунды, сделали бы это. Никто из них даже не зашёл в фастфуд, прежде чем сойти с теплохода, что было совсем удивительно. Хотя бы за стаканом колы. Замечательные перемены для жителей города М.
Возле лестницы стоял Лейба с баночкой зубочисток в руке. Каждому подходившему он втыкал зубочистку в макушку. Через пять минут верхняя палуба опустела. Я не видел, но представляю, какие глаза были у тех, кто внизу стоял