почувствует, что его предали? Как только мы осознаем, что с нами вытворяют разные фокусы, в дело вступает циничный [78] разум. Экраны – не то, чем кажутся. Как только становится известно о поведенческом таргетинге, наши опасения подтверждаются, и эффект от манипуляций снижается, так что отделы маркетинга начинают разрабатывать новые формы менеджмента восприятия. Когда наконец социальные медиа полностью выйдут на сцену мировой истории? Или это все никогда не закончится? Возникает резонный вопрос: что значит, что нам стало известно о таком «организованном отвлечении»? Мы в курсе, что нас во что-то втягивают, но продолжаем поддаваться этому вмешательству. Это отвлечение 2.0.

Похожее разочарование чувствуется и в моем личном пузыре фильтров интернет-критики. Что делать, когда осознаешь, что со всех сторон зажат в угол и должен смириться с этой ментальной покорностью? Какую роль в этой отчаянной повсеместности играет критика и альтернативы? Возьмем в пример критиков криптовалют, которые должны были почувствовать, как потерпели неудачу в связи с истерией вокруг биткойна, застряв с кучей мерзковатых френдов в Facebook. Депрессия стала всеобщим состоянием, и неважно, осознаем мы это или нет. Хэй, интернет, неужели это все? Разочарование в культурной матрице XXI века неизбежно переходит от проблемы «технологий» к политической экономии общества в целом. Можно взглянуть на нашу невозможность изменить архитектуру интернета в свете идеи «изнурения демократии» и расцвета популистского авторитаризма, которые обсуждаются в вышедшей в 2017 году антологии «Великая регрессия» [79].

Но одновременно надо помнить об оборотной стороне этого логичного жеста. Часто критический анализ нечаянно заканчивается моральным суждением. Не следует ли нам тогда вместо этого спросить, как вообще изначально такое количество людей затянуло в пучину социальных медиа? Может быть, это произошло из-за «дезорганизации воли», которую Ева Иллуз обсуждает в своей работе «Why Love Hurts» [80]. Многие из тех, кто говорит о пользе Facebook, WhatsApp и Instagram, испытывают сложные чувства, когда дело касается моральной полиции в лице Марка Цукерберга. Таким образом оказывается скрытым то широко распространенное чувство бессилия, которое касается принятия жизненно важных решений. Здесь мы сталкиваемся с тем, что Иллуз описывает как «прохладную амбивалентность» – новую архитектуру выбора, в которой рациональные и эмоциональные соображения размываются, из-за чего происходит кризис обязательств при выборе партнеров. Такой же паттерн мы наблюдаем и в дебатах в социальных медиа: я хочу удалиться, но я не могу; здесь столько всего, но это все так скучно; полезно и при этом отвратительно. Пора бы признать, что в основе наших аддикций лежит пустота, с которой мы сталкиваемся при мысли о жизни вне потока информации.

Дофамин – метафора нашей эпохи. Этот нейромедиатор отвечает за ускоренные циклы возбуждения, после чего нас снова расплющивает. В потоках социальных медиа всполохи ожидания сменяются длительными периодами онемения. Социальная мобильность отмечена такими же колебаниями. Удача и неудача топчут друг друга. Жизнь идет своим чередом, пока ты внезапно не оказываешься со взломанным вредоносной программой девайсом в ловушке у вымогателей.

Если вдруг повезет, то мы получаем интенсивный и приносящий удовлетворение опыт коллективного действия, после чего следуют наполненные скукой длительные периоды неопределенности с работой. Наша проникнутая коннективностью жизнь – это история вспышек роста, сменяющихся долгими этапами стагнации, во время которых от этой коннективности нет никакого толка. Давайте назовем это логикой социального пылесоса: нас мотивируют соблазнительные улучшения условий, которые никогда не станут реальностью, – и вот нас уже засосало обратно. Архитектура социальных медиа заковывает нас, будучи легитимной благодаря сетевым эффектам, когда, как нам кажется, все и каждый уже внутри. Еще десять лет назад мы были уверены, что пользователи ведут себя как рой, свободно двигаясь от одной платформы к другой, но мы ошиблись. Попытки покинуть соцсети стабильно кажутся бесполезными. Нам нужно знать, где сейчас бывший или бывшая, какие события на календаре и какие конфликты разгораются между старыми и новыми цифровыми племенами. Можно отфрендить, отписаться, разлогиниться или заблокировать отдельных любителей харрасмента, но трюки, благодаря которым ты снова окажешься внутри системы, все равно в конечном счете побеждают. Блокировка или удаление считаются актами любви к себе, крючком другого рода. Предложение полностью покинуть социальные медиа превосходит возможности нашего воображения.

Наша озабоченность социальным начинает причинять боль. Жизнь в последнее время ошеломляет. Мы замолкаем, но ненадолго. Отсутствие выхода или лазейки для бегства приводит к тревоге, выгоранию или депрессии. В своей «Скромной философии цифровой абстиненции» нидерландский автор Ханс Шнитцлер описывает симптомы облегчения, которые испытывают его студенты в Амстердамской строительной академии после волшебного опыта прогулок по парку без Instagram [81]. В то же время мы наблюдаем растущее разочарование в таких ньюэйджевских рецептах борьбы с цифровой перегрузкой в духе School of Life [82]. Критики интернета выражают негодование инструментальным использованием поведенческих наук, направленным на манипуляцию пользователями, но в итоге наблюдают, как все их голоса превращаются в рекомендацию «цифрового детокса» в рамках курсов по самосовершенствованию. Напоминающие собрания анонимных алкоголиков исповеди о собственных проблемах с отвлечением ни к чему не приводят. Должны ли мы довольствоваться 10-процентным уменьшением времени, проводимого вместе со своими девайсами? Как быстро этот эффект сойдет на нет?

Вам тоже нужно укутаться в эти успокаивающие пеленки, чтобы избавиться от тревоги? Добродушные советы по самосовершенствованию становятся частью проблемы, так как попросту зеркально отражают лавину приложений, разработанных для создания «вашей лучшей версии» [83]. Вместо этого нужны варианты политизации сложившейся ситуации. Критический подход к «капитализму платформ» должен оставить в стороне все идеи на основе метафоры аддиктивности: миллиарды людей онлайн – не больны, и я тоже не в списке пациентов [84]. Проблема не в отсутствии силы воли, а в коллективной невозможности силой что-либо изменить.

Мы наблюдаем, как в обществе возвращается разделение на высокое и низкое, с резким контрастом между офлайн-элитой, которая делегировала свое онлайн-присутствие своим личным ассистентам, и безумными 99 процентами, которые больше не могут выжить без круглосуточного доступа в сеть и вынуждены терпеть длительные поездки, несколько работ и социальное давление, жонглируя сложными сексуальными отношениями, друзьями и родственниками на фоне шума по всем информационным каналам. Другим регрессивным трендом стал «телевизионный поворот» сетевого опыта ввиду расцвета на всех платформах онлайн-видео, ремедиации на девайсах классических телеканалов и подъема сервисов вроде Netflix. Реддит Shower Thought обозначил это так: «Веб-серфинг – это теперь как просмотр телевизора много лет назад, когда ты просто прощелкиваешь ничтожное количество вебсайтов в поисках чего-то нового» [85]. Социальные медиа как новое телевидение – это часть долгоиграющего тренда, заключающегося в эрозии когда-то воспевавшейся партиципаторной культуры и переходе