– Нет смысла гордиться прошлым. Надо стремиться что-то делать в настоящем.

– Звучит как цитата, – улыбнулся Иващенко.

«Ну, еще бы! Таких цитат в моей голове – сотни…»

Вместо ответа она пожала плечами и бросила взгляд на часы.

До конца сеанса оставалось ровно пять минут, и Ульяна почувствовала облегчение. Сейчас она встанет, выйдет из этого кабинета, и для нее все закончится.

– Торопитесь уйти? – перехватил ее взгляд психолог.

– Нет… просто…

– …просто вам неприятен наш разговор? Ничего, это бывает. Некоторые люди неохотно говорят о себе, это нормально. Ну что ж, не буду мучить вас дальше. Увидимся через неделю, Ульяна Борисовна.

– Через неделю? Зачем? Разве для заключения вам недостаточно одной беседы? – не сумев скрыть раздражения, переспросила Ульяна.

– Иногда недостаточно, – кивнул Иващенко, пропустив ее интонацию мимо ушей. – Итак… вам назначить время или зайдете, как будете свободны?

– Как буду свободна. Могу идти?

– Да, я вас не задерживаю.

Выйдя из кабинета, Ульяна быстрым шагом покинула отделение, спустилась в переход и там, прижавшись спиной к кафельной стене, съехала по ней вниз, обхватила руками голову и заплакала.

Регина

Открыв глаза после наркоза, я не сразу смогла четко определить, где нахожусь. На окнах были закрыты жалюзи, и в палате царил приятный полумрак. Под правой рукой у меня оказался пульт с кнопкой вызова медсестры – его кто-то заботливо туда положил, чтобы я не тянулась за ним к тумбочке. Лицо кололи сотни крошечных игл – ну, так мне, во всяком случае, казалось. Левой рукой я коснулась повязки и тут же отдернула руку, поняв, что сейчас вопьюсь в нее ногтями и начну неистово раздирать щеку, чтобы хоть как-то унять зуд, жжение и покалывание.

– О, черт… – простонала я чуть слышно. – Даже подумать не могла, что это настолько больно…

Палец непроизвольно потянулся к кнопке – может, медсестра хоть укол сделает, а то я так совсем тут рехнусь, а это ведь только начало.

Мажаров перед операцией сказал, что это только обработка, а основные операции еще впереди, и если я не могу вытерпеть боль сейчас, то что же будет со мной, когда швов будет больше?

Нет, я потерплю.

Сунув пульт под подушку, я дотянулась до лежавшего на краю тумбочки мобильному и просмотрела пропущенные звонки. Кроме Ариши, звонил еще и Макс, видимо, хотел узнать мое мнение о сценарии, который я, разумеется, не читала. Может, зря, конечно. Он ведь сказал – съемки еще не завтра начнутся.

Нет, я не успею восстановиться, а давать пищу для сплетен тоже не хочу. Да и вообще… мне сейчас аккуратнее нужно, лишних разговоров о своей персоне лучше бы избежать, поменьше мелькать. Пусть все уляжется.

Я внесла телефон Макса в черный список и успокоилась. Если что – он всегда сможет найти меня через Аришу. Которая, кстати, волнуется – от нее семь пропущенных звонков, надо бы перезвонить, успокоить.

Чувствовала я себя неплохо, но довольно странно – так, наверное, происходит в невесомости, когда своего тела совсем не ощущаешь, хотя видишь и даже вроде бы шевелишься.

Подобное я испытывала после пластической операции на носу – в двадцать два года вдруг решила изменить его форму, а из наркоза выходила потом вот с такими же ощущениями. Зато нос получился – загляденье.

Интересно, кстати, у Мажарова спросить, как ему работа столичного пластика, не мог же он не заметить.

Насколько я успела понять, в этой клинике придерживаются собственных стандартов, а главный хирург, похоже, замещает в этом месте Бога – во всяком случае, персонал ведет себя именно так.

Однако мне до этого дела нет, поскольку отзывы об этой клинике просто блестящие. Да и Аришин дядя сразу поддержал идею лечь сюда, а уж он-то вряд ли стал бы советовать ей место, в котором не уверен.

В палату почти неслышно вошла медсестра – я вспомнила, что зовут ее Женя.

– Ну, как себя чувствуете? Проснулись? Голова болит, кружится?

– Лицо болит, – пожаловалась я все-таки.

– Ну, это ничего, это пройдет. А если не пройдет, я вам укольчик сделаю, Матвей Иванович назначил. Ужинать будете?

При мысли о еде мне почему-то стало дурно, и я отказалась, попросила только попить что-нибудь принести.

– Сок, чай, компот, кисель, морс? – как заправский официант, перечислила Женя.

– Кисель. Сто лет киселя не пила, – вдруг призналась я, представив, как сейчас возьму в руки стакан с ароматным напитком.

– Отлично, принесу кисель. Больше точно ничего не нужно?

– Нет, спасибо.

– В восемь вечера Матвей Иванович придет вас осмотреть.

– Он дежурит?

– Да, у него сегодня много послеоперационных, так он всегда в ночь остается. Если у вас есть жалобы сейчас, я могу его вызвать.

– Нет, не нужно, – отказалась я. – Про кисель не забудьте, пожалуйста.

Женя только улыбнулась и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Я же откинулась на подушку и вцепилась ногтями в одеяло, чтобы не вцепиться ими в лицо под повязкой.

Внезапно я вспомнила еще об одной крайне важной вещи, которая за все эти дни слегка отошла на задний план, и меня обдало ледяной волной – а что, если..?

Я мгновенно забыла о боли в лице, о том, что голова кружится после наркоза, а ноги какие-то ватные, вскочила и кинулась к шкафу, где были развешаны и разложены мои вещи.

На передней стенке, в стыке с потолком, был приклеен скотчем небольшой продолговатый пакетик. Я нащупала его пальцами и успокоилась – все на месте.

Шумно выдохнув, я закрыла шкаф и вернулась в постель. Да и в самом деле – ну кому придет в голову ощупывать каждую стенку шкафа, тем более – переднюю? Нет, места надежнее я не найду.

Кисель, принесенный Женей, оказался именно таким, как я мечтала – вкусным, ароматным, с легкой кислинкой.

С удовольствием выпив его, я испытала почти счастье, как будто вернулась в беззаботное детство, в летний лагерь, куда с удовольствием ездила каждый год лет до четырнадцати.

Да, самое беззаботное время – до четырнадцати… то, что я вспоминаю с удовольствием. И как же мне хочется вырвать из памяти то, что было после – вплоть до сегодняшнего дня, когда я лежу на кровати в клинике пластической хирургии с обожженным кислотой лицом.

Как я докатилась до этого, как?

Когда-то я прочитала фразу, которая как нельзя лучше объясняла это – «мы то, что позволили с собой сделать».

Это правда. Я, Регина Шелест, именно то, что позволила когда-то сделать с собой. Хотя даже это имя – не мое.

Кто я? А я уже и не знаю…

Аделина