— Рады найти вас, любезнейший Иван Дмитриевич, в добром здравии, — учтиво начал граф Адлерберг, сразу чувствуется министр двора, блюститель этикета.

— Имеем до вас дело чрезвычайной важности, — бухнул с порога Зуров, истинный бурбон.

— Весь в вашем распоряжении! Всем, чем смогу! — коротко ответил я, жестом приглашая прибывших сесть.

Глядя на их встревоженные лица, я ожидал услышать, самое меньшее, о готовящейся в ближайшие дни революции. К моему удивлению речь пошла об убийстве князя Ш., человека, мне совершенно не известного.

— Его Императорское Величество опечален, — сказал граф Адлерберг.

— Государь император обеспокоен, — добавил Дрентельн.

— Государь в ярости! — рявкнул генерал Зуров.

Их лица абсолютно точно передавали чувства, владевшие его императорским величеством.

— Его Императорское Величество потребовал, чтобы на расследование были брошены все силы, — сказал граф Адлерберг.

— Все лучшие силы, — добавил Дрентельн.

— Государь сам соизволил указать эти лучшие силы! — это, понятно по тону, генерал Зуров.

Я невольно приосанился от гордости — оказывается, его императорское величество не только знал обо мне, но и вспомнил в тяжелую для него минуту.

— Какие полномочия я буду иметь в этом деле? — коротко спросил я, опуская как изъявления преданности, так и слова формального согласия, которых никто и не ждал.

— Именным указом Его Императорского Величества вы отзываетесь из отставки и назначаетесь на прежний пост главы сыскной полиции Санкт-Петербурга, — вступил в дело министр внутренних дел Маков.

— Указ вступит в законную силу после прохождения всех инстанций, — проворчал министр юстиции Набоков — ох уж эти мне законники, чернильные души! Еще более меня насторожили его следующие слова: — Скорее всего, уже после завершения расследования по данному делу.

Вероятно, мои чувства отразились на моем лице, потому что граф Адлерберг с приличествующей министру двора поспешностью встал и подошел ко мне.

— Для ведения настоящего дела вы получаете чистый лист, в котором всем подданным империи, независимо от чина и звания, предписывается оказывать вам всяческое содействие.

С этими словами он протянул мне лист бумаги с собственноручной подписью, при взгляде на которую я невольно вытянулся во фрунт.

Сборы не заняли много времени, мундир мой, как бы отказываясь верить своей окончательной и бесповоротной отставке, постоянно поддерживал себя в чистоте и порядке и разве что немного усох от ожидания и теперь, кряхтя и поскрипывая, пытался с прежней ладностью облечь мою фигуру. Не прошло и четверти часа, как кавалькада карет в прежнем порядке тронулась от подъезда нашего дома.

Я по должности находился в карете градоначальника, который с готовностью и присущей кавалеристам прямотой ответил на интересующие меня вопросы. Известно ему было немного. Убийство произошло, по всей видимости, ночью. В четыре часа утра о предполагаемом еще преступлении верноподданнически донесли редакторы двух ежедневных газетенок, которые явились на дом к градоначальнику и своими мольбами и криками вынудили прислугу разбудить хозяина. Перебивая друг друга, они рассказали, что в типографии, где печатались их листки, с небольшим интервалом времени явился некий господин приличной наружности, который передал заметку о состоявшемся несколько часов назад убийстве князя Ш. с невероятными подробностями и за подписью «Очевидец». Но более всего удивила редакторов приложенная к заметке радужная бумажка[1] и записка, содержавшая просьбу опубликовать заметку в утреннем номере, сопровождавшуюся смертельной угрозой в противном случае передать все дальнейшие детали в конкурирующие издания.

Мне так и не удалось добиться от градоначальника внятного ответа на вопрос, почему он так озаботился этим сообщением. Возможно, это объяснялось тем, что пребывал он в этой высокой должности менее года и еще не успел освоиться в столичной беспрерывной круговерти после провинциальной тишины и размеренности. Как бы то ни было, несмотря на ранний час, он лично поспешил на дом к главному начальнику Третьего отделения и в свою очередь прервал его праведный сон. Дрентельн, хоть и имел еще меньший опыт пребывания в столь высокой должности, если не ошибаюсь, месяцев пять, головы не потерял и немедленно послал к дому князя Ш. чиновника особых поручений, некоего Озерова, который проник внутрь через оказавшуюся незапертой входную дверь. По возвращении Озеров смог только сообщить, что совершено невиданное злодеяние, после чего его мысли и слова спутались, и он впал в подобие бреда. За утренним чаем о преступлении было доложено Его Императорскому Величеству, после чего последовали уже известные реакции и действия.

Я вновь приступил к генералу Зурову с расспросами, кто такой князь Ш. и почему вокруг его персоны, пусть и убитой, закрутилась такая катавасия, но генерал не смог удовлетворить мое естественное любопытство. Лишь добавил напоследок:

— Есть определенные силы, которые хотели бы придать убийству князя политическую окраску, — тут он кстати вспомнил уже описанное мною дело об убийстве князя Людвига фон Аренсберга, военного австрийского агента, — это было самое блестящее расследование в новейшей истории России, — попытался польстить мне градоначальник, — то, что вам удалось доказать, что это было заурядное убийство с целью ограбления, предотвратило большие международные осложнения. Граф Адлерберг уведомил меня, что последствия убийства князя Ш. могут иметь гораздо более серьезные последствия для спокойствия державы, поэтому надо соблюдать большую осторожность, в выводах. Мы все очень надеемся, что вам и здесь удастся… — тут он немного помолчал, — выпятить уголовный элемент.

«Интересно, что может быть серьезнее военного конфликта с Австро-Венгрией, о котором заговорили сразу после убийства князя Аренсберга?» — подумал я.

Дело, еще в сущности не начавшееся, приобретало все более таинственный и даже зловещий характер. Но я еще не был на месте преступления!

* * *

Дом, где было совершено преступление, я хорошо знал, вернее, не раз обращал на него свое внимание. В ряду расположенных на Большой Конюшенной улице домов он единственный был задвинут внутрь от мостовой, не соприкасался с соседями и был окружен как бы небольшим парком, обнесенным узорчатой кованой оградой. Еще этот дом удивлял меня тем, что почти во все время года стоял нежилым с закрытыми плотными ставнями окнами на всех трех этажах.

Сейчас же все ставни были откинуты, более того, на высоком первом этаже одно из окон, второе от угла, было распахнуто настежь, невзирая на морозную погоду. У ворот, сдерживаемая двумя городовыми, стояла толпа зевак, среди которых я отметил трех субъектов гнуснейшего вида. Я показал на них глазами генералу Зурову, спрашивая, не его ли люди. Он отрицательно покачал головой. «Значит, газетчики, — решил я, — как видно, неизвестный Очевидец не поленился обойти еще несколько газет, редакторы которых поспешили воспользоваться правом первой ночи, пренебрегая долгом».