– Наберем? – Егор отхлебнул из бутылки.

Я сунул палец в воду, понюхал. Не пахнет, но теплая. Где-то она там разогревается под землей, неизвестно чем разогревается.

– Обойдемся. – Я перешагнул через ручей.

Вообще мне ноги очень хотелось погреть. Посидеть на кочке, поболтать в теплой водичке. Как-нибудь посидим. Обязательно. Сейчас надо заняться делом.

На другом берегу ручья кустарник стал еще ниже и поменял вид. Яблоки исчезли, ветки сделались тоньше, и листья пожелтели, но не опали, кругленькие и коричневые.

– Это вереск, – сказал Егор.

– С чего ты взял?

– Верещит.

Растение на самом деле издавало звуки, но скорее не верещало, а скрипело при слишком сильных порывах ветра. Ну, пусть вереск. Оказалось, что через этот самый вереск пробираться сложнее, чем через мелкояблони, яблони ломались, а вереск путался, плелся вокруг ног, весь день мы боролись с ним и почти не продвинулись. Я отменил обед, поворачивать мне не хотелось, я собирался продавливаться до упора, и мы продавливались, останавливаясь только на водопой.

Топором разбираться с кустарником не получалось, я использовал секиру. Сначала правой рукой. А потом, когда стало покалывать в плече, левой. Вереск поддавался плохо даже секире, два раза мы останавливались для того, чтобы наточить и поправить лезвие.

К вечеру я почувствовал некоторую усталость.

Усталость. Натер и сорвал мозоли, растянул плечевые мышцы, у меня заболела поясница – вереск редко доходил ростом до пояса, и, чтобы проложить путь, приходилось рубить его внаклонку, так что к вечеру я не мог разогнуться. К тому же из-за длительного скрюченного положения кровь сосредоточилась в голове, и когда я все же выпрямлялся, в глазах темнело, и мир немного покачивался.

Да, еще Егор два раза упал и расцарапал щеку, все. Больше ничего. Ни ловушек, ни нападений, ничего не происходило. То есть мы шагали вперед, зигзагами и кривоходами, но шагали. Перед нами висело желтоватое марево, иногда оно распускалось, и мы вдруг ненадолго оказывались в тумане, Егор хватался за противогаз, но я видел, что туча безопасна. Туман оседал на нашей одежде крупными каплями, исчезал и вновь появлялся, эта туча напоминала животное, пугливую толстую бабочку. И за целый день никто не попытался нас убить, что само по себе настораживало. В вереске просто обязаны обитать какие-нибудь чудища. Плоские змеи с зубастыми спинами, рассредоточенные медузы с километровыми щупальцами, смертоносные прыгуны или, на худой конец, полуразумные псы с ядовитыми зубами. Нет ведь. Тишина. И покой.

Мне не очень нравился этот покой, я не умел жить в покое.

Остановились уже в сумерках. Темнело по-осеннему быстро, надо было устраиваться на ночлег. Закопаться не получилось, под тонким слоем дерна обнаружился все тот же молотый кирпич, я решил строить шалаш. Егор помогал. Нарубили вереска, покрыли его дерном – создать подушку. После этого я велел Егору на эту подушку улечься. Завалил его рубленым вереском, а потом снова дерном. Забрался внутрь. Егор уже завернулся в термоодеяло и стучал теперь зубами, пришлось подарить ему капу.

Костер разжигать не стали, не хотелось привлекать погань ни огнем, ни дымом. Выпили водички, пожевали галет и ирисок. Лежа есть было не очень удобно, Егор принялся икать и пузыриться соплями, сунул ему кубик лимонной кислоты, от соплей помогает.

– Вы там так и жили? – спросил Егор. – В Рыбинске? В землянках?

– Примерно.

– Ясно.

Я тоже завернулся в одеяло. Егор хотел меня еще о чем-то спросить, наверное, о Рыбинске, почему-то всех здешних очень интересует Рыбинск, если так занимает Рыбинск, взяли бы да сходили, посмотрели…

Егор выразительно вздохнул. Понятно, почему отец Егора и все его предыдущее семейство не преуспели в походе на север. Слишком часто вздыхали и оглядывались. Возможно, это из-за воображения. Слишком сильное. Те, у кого с воображением перебор, всегда отступают. Но ничего, я его научу, отступать ведь некуда.

Я тоже сжевал кислоты. Для предотвращения. Полезная штука, но часто нельзя – последние зубы отвалятся, без зубов жить туго.

Егор засопел, и я тоже уже почти уснул, но тут приволоклись мыши и стали деловито устраиваться у меня под боком. Хотел их шугануть, но с мышами я чувствовал себя спокойнее, ведь пожаловали самые обычные человеческие мыши, нормальные, наглые и суетливые, они делили что-то. Впрочем, унялись они быстро, забрались под броню, успокоились, я чувствовал их маленький жар.

Мне снились соответствующие сны, мыши, теплые избы, горячие печи и горшки, запах хлеба, запах соломы…

Нас разбудил дикий звон егоровского будильника, мыши кинулись врассыпную, к моменту, когда я очухался, от них остались лишь угасающие точки тепла, так что я стал сомневаться, были ли они на самом деле или это все-таки сон, нереальный и грустный.

Проснулся злой. Пахло кислятиной – изнеженный Егор не любил спать в обуви и поэтому снял ботинки, распространив в нашем убежище ароматы несвежести. Утром должно пахнуть принесенными с мороза дровами, а не пальцами Егора, но такова жизнь. Впрочем, лентяй был наказан за свою избалованность – ночные мыши соблазнились аппетитными запахами и объели все носки Егора, сделав их непригодными для носки.

Егор принялся клясть мышей грязными словами, а я развел костер. Погода стояла морозная, огонь разгорался плохо, кустарник подхватывался неохотно. Нагрели воды. Есть с мороза совсем не хотелось, организм пребывал в оцепенении, пришлось себя заставлять. Бульон, бобовые консервы, давно потерявшие свой вкус, черный чай. Едва поели, как тут же потянуло в сон, Егор засопел и зевал так громко, что я слышал, как скрипит его челюсть, чтобы взбодриться, я приложился лбом к гладкому промерзшему камню.

Двинулись в путь. Сегодня пробираться было еще сложнее, чем вчера, – тело болело, все, целиком, от ногтей на руках до мозолей на пятке. Проходимость упала. Но все равно мы продвигались. Со скоростью сонной весенней улитки.

Остановились метров через пятьсот. Слишком разогрелись, надо остыть изнутри и согреться снаружи.

Это была поляна. Что-то вроде. Пустое пространство, вереск на котором по каким-то причинам не вырос, а вырос мох. С длинными красными цветочками, никогда не думал, что во мху могут расти цветочки, особенно перед зимой. Поляна настолько красивая, что я даже засомневался, на всякий случай швырнул камень в центр и несколько по краям. Ничего. Мох как мох, спокойное место, тумба какая-то посередине квадратная. Егор не утерпел, взобрался на нее и стал стихи рассказывать.

Странно это как-то, стоит на тумбе человек и стихи рассказывает. Я спросил – это что? А он ответил, что человеческая традиция. Поэты влезали на такие вот тумбы и с них стихи шпарили, а народ вокруг радовался, ему папка рассказывал. У них в их семействе тоже традиция такая была, в каждую зиму, в самый разгар стужи они устраивали семейный праздник, Егор читал стихи, стоя на старом тазу, потом они пели песни, а потом хорошенько и вкусно ужинали и укладывались спать, чтобы не спугнуть того, кто приносит подарки. Трубного Деда.