Пожалуй, я так и сделал бы. Принял карамельные объятия. Ведь я снова остался один, и продолжать барахтанье у меня не было никакого настроения, я устал. Я бы сдох. Если бы не любопытство. Нормальное человеческое качество, одно из самых полезных. Именно благодаря любопытству человечество вырвалось из бескрайних гнилых болот и распространилось во все стороны, и даже вверх, в воздушную сферу, и даже за нее.

Впрочем, мир оказался ввергнут в бездну тоже любопытства ради. Слишком уж хотелось людям заглянуть за изнанку, в те бездны, для которых человеческое око не предназначено. И заглянули. И очи их выгорели, став прахом.

Я замерзал и готов был замерзнуть, но тут мне захотелось узнать, как все будет потом. Ведь придет же кто-то, сметет погань стальным ураганом, а я, получается, пропущу самое интересное, буду наблюдать издали, на облаке сидя. Расстроился я и решил, что умирать пока подожду. Негероическая это смерть, несерьезная. Праведник должен встречать свой последний час с оружием в руке, в борьбе и в крови. А замерзнуть – все равно что быть расплющенным горящим роялем.

Поэтому я попробовал подняться. На кривых ногах. Упал. И попробовал снова. Старался не думать, в некоторых случаях лучше вообще не думать. Ноги не слушались, минут через двадцать я понял, что стараться выпрямиться бесполезно, лучше ползти, добраться до одеял.

Но и так не получалось, я укапывался в мох…

Мох!

Неплохая идея. Я стал собирать мох. Сгребал его под себя, укладывал вокруг туловища, а потом и на грудь. Мох плотный и тяжелый, отрывался толстыми кусками. Через час усердной работы я оказался в берлоге, и уже там, внутри, меня скрутила боль. Поясницу прострелило, в позвоночнике возникла горячая точка, боль из нее расплескалась по телу пылающей волной, холод исчез, и я неожиданно уснул.

Увидел Папу. Сначала я не понял, что это сон, подумал, что Папа каким-то образом вдруг ожил и снова прибился ко мне, и только потом понял – что не было у настоящего Папы четырех лап. И хвоста. А у этого кота присутствовало все. Я стал оглядываться во сне, чтобы отыскать камень, запустить его в этого кота, шугануть его подальше, но местность во сне оказалась равномерной… Кот мяукнул, и мне подумалось, что, возможно, это действительно Папа. Только не тот Папа, что жил при мне, а другой. Воображаемый, какой он был бы в лучшем мире, толстый и довольный.

Папа стал мяукать громче, назойливо и противно, а потом подполз ко мне и стал грызть пальцы на левой ноге.

Я не выдержал, шугнул его, проснулся, что-то много стало мне сниться в последнее время, сон влечет меня, отбирая время у этой моей здешней жизни, гадкой, мерзкой и вонючей.

Спина болела. Я попытался сесть, не получилось, голова не поднималась, что-то держало волосы. Тогда я попытался ощупать шею и обнаружил, что примерз волосами. Видимо, во время сна я здорово вспотел, пот остыл, потом превратился в лед. Надо постричься. Раньше я регулярно брил голову, для борьбы со вшивостью и паршой, к тому же на бритую голову сыть хуже садится. А за время жизни на Варшавской распустился из-за повышенной чистоты, и от этой же чистоты у меня отросли волосы. Не очень длинные, не такие, как у Серафимы, к примеру, но все равно примерзнуть смогли.

Я достал нож, подковырнул лед, оторвался.

Встал на ноги, почувствовал боль.

Ночью прошел заморозок, прихватил мне пальцы на ногах. Я стащил ботинки, размотал портянки. Пальцы совсем белые. Чуть телеснее снега. И болели. Очень сильно, точно их зажали в тиски, разжали и хорошенько отварили. Наступать почти невозможно. Но я знал, что это только начало. Что завтра пальцы покраснеют, а еще через несколько дней почернеют. И если их не отрезать… Почернеют ступни. А когда чернота доберется до колен…

Алиса…

Егора не видно. Алисы тоже. Полянка пуста. Рюкзаки. Мой и Егора, все. Нет, не все, не увидел за постаментом – в дальнем конце полянки лежал летун. Вернее, сидел. Видимо, тоже примерз за ночь. Дохлый. Оставили его здесь, зачем тащить за собой труп?

Вообще пальцы отрезать лучше прямо сейчас. Можно топором или секирой, так получится гораздо быстрее, ножом лучше не пытаться. Я достал бутылку со спиртом, стал растирать ноги. Вряд ли поможет, но сечь пальцы сейчас совершенно не хотелось. Вечером. Или послезавтра. Найду время, сяду, выпью спирта, затем секирой, раз…

Больно. Даже растирание доставило неприятности, я оставил пальцы в покое. Достал из рюкзака сухие портянки, в мире нет ничего лучше сухих портянок, горячего сладкого чая и десяти часов сна. На руках пальцы тоже не очень хорошо действовали, заворачивание портянок растянулось, но я справился.

Спина ныла. Я подсунул руку под щиток. В спине была дырка. Небольшая совсем, от того шприца. Наверное, загнали слишком глубоко. Зачем в спину шприц? Ладно, жив, и нормально. Как говорила Старая Шура, живому все хорошо.

Подышал на пальцы, занялся карабином. Обычно я делаю все наоборот – сначала карабин, затем портянки. Теперь вот наоборот.

Вогнал в ствол обычную свинцовую пулю.

Винтовка. Поменял магазин. Карабин повесил на одно плечо, винтовку на другое.

Стоило осмотреть полянку получше.

Алису и Егора забрали. Меня почему-то нет. Я оказался им не нужен. Интересно, что в Алисе и Егоре было такое, чего не нашлось во мне?

Разберемся…

Направился к летуну. Было много гораздо более важных дел, например, срочно пожрать, вбросить в желудок энергии и тепла, но я поддался любопытству, оно спасло мне жизнь. И теперь я собирался прислушиваться к этому славному чувству.

Мне хотелось узнать, кто этот летун.

Он сидел. Совсем как живой, даже голова не болталась, видимо, его костюм был снабжен шейными пружинами. Егор попал ему в нагрудник. Егор не очень разбирался в оружии, но почему-то он очень любил пули с урановыми сердечниками. И заряжал их часто. А еще двойной порох. Для усиления. Так вот, пуля не смогла пробить грудную пластину летуна. Она врубилась в нее и застряла, расплескав по сторонам пластик, как густой кисель. Или как жидкое железо, даже на ощупь я не смог определить, что это за материал. Но он смог остановить пулю. Такую, какую не смогло бы остановить ничто.

Впрочем, пуля свое дело тоже сделала – от удара под нагрудной пластиной лопнул комбинезон, разошелся от подмышки почти до пояса, из прорехи вывалились трубки и провода, так что мне подумалось, что человек – он не совсем человек. Решил убедиться.

Летающего рюкзака я не заметил, с собой уволокли. Правильно, я бы так поступил. Оружия у летуна тоже не наблюдалось, свои забрали. Но все равно я приблизился осторожно, мелкими шагами. Летун не шевелился, я заметил изморозь на шлеме. Ткнул карабином.

Летун не пошевелился. Я наклонился и попробовал снять шлем. Не получилось. Шлем сидел плотно. Тогда я заметил систему защелок и два рычага, справа и слева, чтобы снять, надо потянуть за оба.

Два чувства. Яркое ощущение опасности. И не менее яркое любопытство.