Джуда была рядом. Дядя спросил:

– Девочка, это твоя собака?

– Моя, – ответила она.

– Продай её мне, – сказал дядя. – Я тебе дам три рубля и мороженое. Я буду любить твою собачку. Она будет жить у меня на диване.

Джуда посмотрела на дядю как на идиота. У неё в то время ещё не было припухлой нижней губки, но уже были выразительные глаза.

– Я бы хотела посмотреть на такой диван, на котором уместится моя Найда через годик, – сказала она.

Дядя присвистнул про себя и сказал:

– Девочка, мне нужна эта собака. У меня есть дом. Она будет его охранять. Будет жить в тёплой будке и есть мозговые кости. Я дам тебе десять рублей и шоколадку «Алёнка».

Джуда посмотрела на него глазами, полными сострадания. В свои годы она прекрасно знала, где живёт. Она знала, что в их городе нет частных домов, для которых нужна собака, а чужой сюда мог приехать только по приглашению. Но дядя не был похож на чужого – у всех, кто приезжал в город, были цветные глаза, а у дяди глаза были цвета моря с колотым льдом, как у всех, кто хоть раз побывал под водою.

Джуда сказала:

– Найда друг. Я отдам тебе её за двадцать пять рублей, упаковку жвачки «Лав из» и если ты мне сейчас же покажешь, где будет её домик.

Дядя присвистнул дважды: один раз про себя, второй – вслух.

– Как твоя фамилия, девочка? – спросил он и, узнав, чья это дочка, всё понял, отдал ей то, что она просила, и показал будущий собачий домик. Дядя оказался начальником гаражного треста. Джуда осталась довольна сделкой: щенок был пристроен, на жвачку и фантики она выменяла множество детской ерунды, которую потом так же легко растеряла, а деньги потратила на тетрадки к первому сентября – в тот год она пошла в школу.

Через пять лет, вспомнив эту историю, она села на электричку в Питер. Город тогда был полон беспризорных: что людей, что собак. Среди них встречались и благородные: что в той, что в другой разновидности. Люди Джуду не интересовали. Собаки бегали стаями. Понаблюдав в течение дня, она выделила двух сук, пекинеса и боксёршу, ещё не настолько одичавших, чтобы не пойти за человеком, и на счастье беременных. Тогда Джуда стала ездить в Питер через день. Она недоедала сама, но кормила собак, надеясь, что всё окупится сторицей. Ей быстро удалось добиться того, что собаки перестали убегать, потом начали брать еду с рук, а после пошли за ней. И тогда она привезла их домой, сперва одну, потом другую. Дома никто их не заметил. Как не заметил потом и своры щенков, появившихся с разницей в четыре дня. Джуда застелила газетами пол у себя в комнате, сказала в школе, что больна, и неделю не появлялась на уроках. Зато каждый день бегала на рынок и выпрашивала у торговок суповых костей и сухого молока.

– Тётенька, тётенька, у меня мама братика родила, а кормить нечем, ей бы поесть, а он всё время плачет, – хныкала она, заглядывая торговкам в глаза. Она знала, что белая кукла с идеальной спиной бывшей балерины придёт на рынок не скоро, потому что в кошельке у неё давно повесилась мышь. Собаки глодали кости, щенки пухли от молока и пахли сухой коровой. Бизнес шёл в гору.

Джуда начала снова ездить в Питер через месяц. Она узнала про выставку собак и продала весь выводок, как только щенки подросли. Деньги получились небольшие. Как бы Джуда ни хныкала поставленным голосом, специалисты видели, что щенки без породы, а неспециалисты дорого давать не хотели. Но Джуда была рада и этому. Деньги она поделила на неравные части: первую взяла себе про запас, вторую отдала маме, а на остальное нашла своим сукам кобелей тех же пород, чтобы гарантировать в следующий раз прибыль.

Но случиться этому было не суждено. Как только её мать увидела деньги, она встала и пошла в разгар рабочего дня, презрев библиотеку, на тот самый рынок, потому что захотела купить костей – она забыла уже, какой цвет у борща. Но стоило ей появиться в мясных рядах, как торговки принялись наперебой зазывать её к себе, расспрашивая, как здоровье малыша и прошёл ли риск рахита.

Мать впервые за год сидения вспомнила, что она не кукла. Вернувшись домой, она облила пьяного мужа холодной водой и сказала:

– Наша дочь родила тебе внука, а ты ничего не знаешь. Кто ты после этого, мужчина или придиванный коврик?

Когда Джуда в тот день вернулась из школы, она обнаружила, что родители ее живые.

– Где он? – спросил отец, снимая офицерский ремень. – Где этот кобелина? И я хочу видеть твоего щенка!

В первый момент Джуда не поняла ни слова и подумала: плохо, что она не знает ни одного языка, кроме русского.

Через час, когда всё кончилось, а потухшие крики стекали с потолка, как стекают с камней водоросли после прилива, Джуда, униженная в первый раз за свои четырнадцать лет, но не сломленная, лежала на диване с глазами, полными сухого песка. Она рассказала всё и отдала все деньги. На них отец снова напился, а мать ещё три дня по дороге на работу улыбалась. Собак в своей комнате Джуда не нашла: отец выкинул их, когда рыскал по дому в поисках несуществующего внука.

Тогда она дала себе слово, что выучит английский как родной и никогда не заведёт детей. Уже через три дня Джуда снова стала ходить в школу, раздобыла самоучитель, а потом стала ездить зайцем в Питер.

Там-то на Литейном её постиг новый бизнес-проект, который осуществился спустя год и разметал их семью, как жёлтые листья.

1

Три дня хандрю. Три дня с чердака ни ногой. Ём не звонит. Мне, конечно, ничего не стоит узнать, чем он занят, но я не хочу. Из принципа.

Наша жизнь входит в колею. Юлик с Цезарем играют в неё, как в игру. Яр ходит к Джуде. Ём не звонит.

На чердаке снова офис. В дальнем углу – стеклянный стеллаж. На нём – книги с фотографией Яра. Ослепительной фотографией, сияющей: когда только он научился так улыбаться?

– Это сюда. Ставь, чтоб корешок было видно. Ты пыль протёр?

Юлик – Цезарю. Тот смотрит на него скептически и продолжает спокойно расставлять на полках книги. Юлик нервничает. В окно бьёт яркое солнце. Весна в Москве. Понимаете – весна! Авитаминоз и прыщи. А Ём не звонит.

– Так, отлично. Теперь вот, развесь. – Юлик отдаёт Цезарю пачку фотографий в рамках.

– Куда?

– Над роялем. Там уже гвозди.

На фотографиях Юлик вручает сертификаты на счастливую жизнь знаменитым людям. Какие-то холёные лица. Не узнаю никого. Можно, конечно, считать информацию, но лень. Да и фотки ненастоящие – Юлик сфотошопил, весь вечер вчера сидел. Телефон молчит. В глаза бьёт глупое солнце.

– Тихо! – вдруг вздрагивает Юлик и обмирает. Слушает. Не дышит. – Идёт… – шепотом. И потом: – Быстро, чего ты стоишь! Вешай же, скорей вешай!

Выкатывает из угла стремянку, забирается, вытягивается из окна, влезает на крышу, топает там, бегая по краю, рискуя свалиться. Вглядывается. Углядел.