Я скинула пальто и, быстро переобувшись в кроссовки, вытащила из ящика под мойкой ведро с тряпкой, отыскала какой-то растворитель и достала все имеющиеся в доме чистящие средства. Нашла и резиновые перчатки.

– А что мне было делать? – возмутилась Тугина. – Брать вину на себя? Нет уж, ты эту кашу заварила, ты и отвечай перед людьми.

– Не я эту кашу заварила, а мой сводный братец, Руслан! – в отчаянии закричала я.

– Твой! – торжественно произнесла Тугина и даже подняла палец вверх. – Вот именно, твой! Значит, ты и должна отвечать.

Я схватила ведро и выскочила на лестничную площадку, принявшись лихорадочно оттирать ту надпись, что красовалась рядом с нашей входной дверью. Я все терла и терла. Старалась долго, даже взмокла вся, но до конца уничтожить надпись так и не получилось – все равно остался смутный, бледный контур, который при желании можно было прочитать. «А зачем я здесь тру, начала бы с первого этажа, там же все ходят!» – запоздало подумала я и побежала вниз. Затем, потратив еще полчаса на очередную надпись, поднялась этажом выше.

Сколько я потратила на все это времени, не знаю. Опомнилась я лишь, когда последние силы меня покинули. Я села на ступеньку и вытерла тыльной стороной руки мокрый лоб.

Мной владела уже не просто злость – и на Руслана, и на коллекторов, – а какая-то неукротимая, мрачная ярость. Да, я сама виновата, что допустила подобный поворот событий… Могла бы раньше сбегать в тот самый злосчастный банк и написать заявление, что я не имею никакого отношения к долгам своего братца. Я и сейчас могла не самолично оттирать эти «граффити», а пойти в полицию с заявлением, что кто-то испортил стены в нашем подъезде. Могла бы пойти в ЖЭК или ДЕЗ, или куда там, с заявлением о порче общественного имущества неизвестными вандалами. Может, прислали бы кого закрасить это «творчество»…

Оказывается, вариантов, как решить проблему, имелась масса. А я выбрала самый неудачный, самый непродуктивный способ. И лично взялась отмывать подъезд. И вообще, если честно… мне ведь плевать: и на соседей, и на Тугину, в частности; и на коллекторов, и на раздолбая-братца. Мне не плевать только… на Веру Петровну. Ну почему, почему я молчала все эти годы, так и не высказала ей ничего?.. Помнится, в прошлый раз, когда я виделась с ней, донести свою мысль до сознания этой женщины мне так и не удалось: я выглядела беззубой, и отстоять свое мнение не получилось.

Я бросила тряпку в ведро и поднялась наверх, к себе. Быстро переодевшись, спустилась во двор и, молча прошмыгнув мимо очередных соседей, устремилась к школе.

– …Вы к кому? – спросил школьный охранник, сидевший за конторкой на входе. – А, помню-помню! Вы дочь Веры Петровны. Паспорт не нужен… Проходите. Сейчас собрание в учительской, это третий этаж, в конце коридора, подождите там. Посидите пока.

Я кивнула и молча прошла мимо.

В школе царила тишина. Шел шестой час, занятия давно закончились. Я поднялась на нужный этаж и по широкому коридору направилась в самый конец… Деревянные половицы поскрипывали у меня под ногами, теперь эти звуки я отчетливо слышала. За окнами на город медленно опускались сиреневые сумерки. Впрочем, было еще достаточно светло.

Я остановилась у приоткрытой двери, на которой висела табличка «Учительская» и прислушалась. Говорила Вера Петровна:

– …да, мы, учителя, зависим от результатов труда друг друга гораздо меньше, чем коллектив на каком-нибудь предприятии, выпускающем определенный продукт. Но, коллеги, если учитель русского языка плохо работает, это отражается на качестве уроков учителя истории. Если классный руководитель не уделяет должного внимания дисциплине в своем классе, то эти недоработки влияют на всех учителей!

– Вера Петровна, давайте по существу, мы все эти прописные истины знаем, – скучным голосом произнес какой-то мужчина. – Уж извините…

– А почему на меня навалили три класса, а на Федорцову – ни одного? Да, сейчас простуда всех косит, любой из нас может заболеть, и любой из нас должен подменять своих товарищей, но почему одни преподаватели перегружены сверх меры, а другие – и в ус не дуют? – вступила какая-то женщина.

– Минутку, мы не о том! Мы должны сейчас решить, участвовать или нет в конкурсе «Учитель года»? – голос Веры Петровны пресек все попытки спорить с ней. – От этого зависит престиж школы, это нам всем надо в первую очередь…

– С такими нагрузками? Да ни за что!

В кабинете поднялся шум, теперь громко говорили все учителя.

– Да кто там за дверью стоит, все время сюда заглядывает? – снова раздался голос Веры Петровны. Ровный и четкий, он заглушил все прочие звуки.

Я зашла в учительскую и закрыла за собой дверь.

В большой комнате за столами сидели в основном женщины самого разного возраста, но были и мужчины.

В лице Веры Петровны, стоявшей у центрального окна, ничего не изменилось, но все же… она как будто побледнела, увидев меня.

Невысокая, изящная, в этот раз в черной водолазке и узкой черной юбке, с ниткой жемчуга на шее – моя мачеха выглядела по-прежнему изящно и безупречно.

– Лида? Что ты тут делаешь? Подожди меня в коридоре, я скоро освобожусь, – сказала Вера Петровна.

– Я дочь этой женщины. Вернее, ее падчерица, – негромко произнесла я, обращаясь ко всем присутствующим. Учителя, до этого момента довольно равнодушно отнесшиеся к моему появлению, вдруг удивились: принялись переглядываться, заскрипели стулья, кто-то стал шептаться.

– Лида, все потом, – мягко, но настойчиво произнесла моя мачеха. – Иди пока.

– Я так понимаю, у вас проблемы в коллективе? Проблемы взаимодействия между завучем и учителями? Знакомая история… словно из моего детства, когда мы все жили вместе – Вера Петровна, мой отец, ее сын и я. Все – в нашей, в моей квартире.

– Лида… – протестующе подняла руку мачеха.

– Мне кажется, моральный облик завуча тесно связан с результатами работы всего коллектива, – словно не слыша ее, напористо продолжила я. – Господа, вы в курсе, что Вера Петровна лишила меня квартиры?

– Лида! – голос у Веры Петровны теперь напоминал удар хлыста. – Да выведите ее кто-нибудь, она нам срывает собрание!

Теперь в кабинете галдели все.

– А разве моральный облик учителя, завуча, того, кто ответственен за воспитание молодежи, не имеет первостепенное значение? Вера Петровна, вы помните, как поступили со мной много лет назад? Мой отец написал завещание на меня, но нет, вы оспорили завещание после смерти отца, вы заставили меня разменять мою, доставшуюся мне от родителей квартиру… И вот я уже тринадцать лет живу в комнате, что в коммуналке, с чокнутой соседкой, в старом доме без лифта.

– Где телефон? Да вызовите же охрану… – разнесся над всеми прочими голосами стальной крик моей мачехи.

– Я слышала, что учителей за аморальное поведение увольняют из школ… А разве произошедшее не аморалка? Как можно было так нагло обобрать свою падчерицу? – упрямо вещала я, обращаясь сразу ко всем присутствующим.