Я понимала, что не смогу уйти. Слишком много было между нами, слишком сильно мы связаны. И, — что тут сопротивлятся? — Макс нравится мне. Сразу понравился, но… Сначала это были сплошные «но», если бы он не был таким уродом… моральным. Он и не был. Я ощущала загривком, что у него какие-то личные счёты с Дороговым, хоть и не понимала, какие. К тому же, я и сама, когда столкнулась с убийственно-ледяным взглядом Вити и его холодно-пренебрежительным «Он уже мёртв», осознала, что я действительно «кукла». Не только для Честенера, но и для собственного мужа.

А раз я кукла для них, то не лучше ли мне самой выбрать, чьей я буду игрушкой? Не навсегда, разумеется. А лишь на время, которое потребуется, чтобы оградить свою жизнь от притязаний этих двух. А пока… Не могла себе лгать: я хотела, чтобы Макс ласкал меня и дальше, чтобы зашёл так далеко, откуда нет возврата, чтобы одарил меня тем наслаждением, что обещали его мучительные ласки и беспощадные поцелуи. Что гарантировали его светлые глаза и властные слова.

Я смотрела, как он уходит, и понимала, что сегодня стану женщиной. Усмехнулась горько: лучше поздно, чем никогда. Боже, мне уже двадцать с хвостиком, а я всё ещё девственница! Честенер узнает — будет хохотать до утра! У них в Америке принято чтобы девушка лишалась этого «недостатка» до совершеннолетия.

Когда я вышла из душа, Макс стоял, облаченный в белый халат, у высокого окна в гостиной и пялился на ночной город. На столике возле кожаного дивана красиво разложились фрукты, балык, сыр и что-то цветное, нанизанное на шпажки. Теплые свечи колебались от потоков воздуха и распускали по помещению приятный цитрусовый аромат.

Честенер немного повернул широкие плечи и серьезно проговорил:

— Знаешь, Крис защищал меня собой больше пяти лет. Каждую минуту готов был жизнь отдать, семью не создал, потому что был каждую минуту возле меня. Он знал о наших боксерах столько, что я, — Макс понизил голос, — привык просто слушать его и молчать, слушать и удивляться, как он столько запоминает. От редких ударов до изысканных уклонов, от слабостей наших протеже до сильных сторон противников. — Честенер потер нос, в том месте, где у него был выраженный бугорок, будто сдерживал поток слез или бурю эмоций. Или вспоминал что-то важное. Жесткая улыбка перекосила губы. — Но я всегда его слушал. Всегда, — сдавил пальцы сильнее, и мне показалось, что хрустнула косточка. — И лишь сегодня, когда он рассказывал и жестикулировал возле машины, я думал о тебе. И пошел тебе навстречу, когда все взорвалось…

Макс резко смолк и отвернулся к окну, будто ему было неприятно на меня смотреть. Он долго молчал. Безумно долго.

Я сделала шаг вперед и случайно зацепила рукой занавесь из камушков, что висела в дверном проеме. Они затарахтели и привлекли внимание Максимилиана. Мужчина мельком взглянул на меня и снова отвернулся. Заговорил куда-то вперед:

— Не нужно мне предлагать себя ради этого ублюдка. Это низко. И подло. Он будет наказан, клянусь. За все, что сделал. За все, что сделал его отец. Никто не встанет на моем пути, тем более его подстилка, — он тяжело выдохнул и, опустив голову, нервно договорил: — Я не понимаю… Как. Ты. С ним. Спуталась. Любила?

Макс так и остался ко мне спиной. Будто вовсе не со мной говорил, а со своим темным отражением в окне.

Сердце моё болезненно бухнулось в рёбра. Я не сумела сдержать рвущихся горьких слов:

— Подстилка. Ты снова делаешь мне больно, Макс. Кажется, с того момента, как мы встретились, твои слова всегда причиняют мне боль. Кажется, что я одна сплошная рана, — я медленно приблизилась и неловко протянула руку. Пальцы дрожали: неужели действительно собираюсь сделать это? Это словно добровольно совать пальцы в газонокосилку или прижиматься к горящему дереву. И всё же… Рывком обняв его со спины, уткнулась лбом в широкую напряжённую до каменного состояния спину.

Прошептала:

— Может, поэтому я чувствую, как больно тебе? Словно мне тоже разрывают сердце, — по щекам моим покатились крупные горошины слёз, и я добавила ещё тише: — И знаю, что тебе невозможно избавиться от страдания, от него не сбежить и его не выльешь. Мужчины не плачут. Можно, я это сделаю за тебя?

Он промолчал, но я и не ожидала ответа. Стояла и, прижимаясь к нему, глотала слёзы. И за него, и за себя. Мы с Максом, как две израненные птицы: я не знаю, что у него произошло с Дороговым, но сейчас была на стороне монстра, а Виктора ненавидела всем сердцем, потому что Честенер горит внутренним огнем старой мести, а не злобой ко мне.

— Любила, — обнимая Макса, почти беззвучно проговорила я. — Во всяком случае, мне так казалось. Виктор очень настойчиво ухаживал. А ещё он спас меня, вытащил из беды. Я не заметила, как благодарность переросла в нечто большее. Показалось, что могу доверять этому человеку. — Зажмурилась и вздохнула: — Это ужасно, но я рада, что он проиграл меня. Лучше уж так, чем… — я не знала, что можно предположить. Какой была бы жизнь с Виктором? Коротко невесело усмехнулась: — Видел бы ты его взгляд сегодня. Я думала, что знала Витю, но там, на улице, будто встретила другого человека.

Макс легонько передёрнул плечами, и мне показалось, что ему неприятно: обнимаю его, слезами рубашку промокаю. Нужно ли олигарху моё сочувствие? Нет, не так. Жалость подстилки! Может, он и про друга рассказал лишь для того, чтобы показать, как я ему омерзительна. Ведь если бы он не думал обо мне, то услышал бы охранника, и, возможно, они не попали бы в беду. То есть, он считает виноватой меня. А я, как идиотка, залезла на него, хотела соблазнить в отместку мужу. Макс это видел и насмехался: ведь он считает меня шлюхой, а я целоваться полезла.

Я медленно отстранилась и уронила руки. Зря вообще это сделала, лишь вышла за рамки «куклы». Показала, что мне больно? Да ему наплевать. Хотела утешить? Наверняка только досадила. Надо всего лишь «отсосать». Или, как указано в договоре, — исполнить супружеские обязанности.

Я обошла Макса и, уткнувшись лопатками в стекло, заглянула мужчине в лицо.

— И не собираюсь… как там? Стоять у тебя на пути, — произнесла я и горько усмехнулась: — «Подстилка» может лишь лежать и об неё так удобно вытирать ноги. Хочешь отомстить Дорогову? Я помогу.

И, опустившись на колени, расстегнула ремень его брюк.

— Облизать мороженое? — задумчиво проговорила по-русски. — Ничего ведь сложного в этом нет.

Макс оторопел и едва не упал назад, когда резко качнулся и отпихнулся от моих рук. Потянул меня за плечи и грубо усадил на диван.

— Я перехотел. Ешь. И иди спать, — он полоснул по лицу холодным, каким-то обреченным взглядом, и отошел к бару. С грохотом достал широкую квадратную бутылку, наполнил стакан золотой жидкостью и выпил содержимое залпом, а потом швырнул его в стену. Я испуганно сжалась и гулко сглотнула.

Грохот стекла переплелся с его словами:

— Если бы я не думал о тебе и не пошел навстречу, я бы лежал рядом с Крисом, — он сжал до скрипа крышку бара, а потом повернулся. — Ты спасла мне жизнь, Поля, — Честерен повернулся и, закрутив руки на груди, всмотрелся в мои глаза. Он закрылся: на лице ни одной эмоции, будто к нему прилипла маска безразличия. — Одного не пойму. Что поменялось за эти сутки? Мы знакомы несколько часов, а ты уже готова на все, да? Думаешь, я поверю, что это предложение минета — «выполнение договора»? — он качнул головой и усмехнулся. — Явно ведь Дорогов что-то тебе сказал, научил, как поступать, что делать. Как усыпить меня, сделать покладистым котиком. Ты играешь со мной, По-ля. Так не пойдет, же-на, — Макс сделал широкий шаг, затем еще один. И оказался около дивана. — Я же все равно узнаю правду, а играть и притворяться, что я тебе понравился за такой короткий срок — не нужно, — гримаса неприязни перекосила мужественное лицо. — Это противно. Не нравится, когда называют «подстилкой»? Нежная, ой-йой-йой… А кто ты, если согласилась, сама сказала, за нелюбимого мужа отрабатывать миллиардный долг своим телом? Актри-и-са. Шлю-у-уха. Дрянь? Или не знала, что тебя ждет? Хватит притворяться, — он еще подошел, отчего я влипла в спинку дивана. — Что? Молчишь, сучка? Я выведу вас обоих на чистую воду, размажу Дороговых по стеночке и глазом не моргну. Уяснила? А пока поиграюсь, — коснувшись моих волос небрежным движением, он стиснул до нитки губы, грубо одернул руку и властно сказал: — Посмей только выглянуть из особняка, я приказал охране пристрелить на месте, — рявкнул Макс и быстро вышел из гостиной. Где-то в глубине дома шваркнула дверь.