class="p1">Со стороны городского парка раздались два-три торопливых выстрела, а за ними такой отчаянный и тоскливый детский крик, что сердце, казалось, перестало биться. Ужас охватил меня. Я прижалась к сыну.

— Мама, — воскликнул он, — это их казнят!

Весь Краснодон знал об аресте коммуниста Валько, других большевиков и беспартийных рабочих-шахтёров и служащих. С первого же дня прихода немцев они наотрез отказались работать с ними и в лицо фашистам говорили о своей ненависти и презрении к ним.

Вместе с этими мужественными людьми арестовали женщин, забрали и детей. Мы видели, как их, голодных и измученных, фашисты под усиленным конвоем водили по улицам на работы.

Олегу дважды пришлось видеть их на работе. Проходя мимо железной дороги, проложенной от шахты к тресту, он наткнулся на знакомого товарища. Конвоира близко не было, они разговорились.

Знакомый Олега, оборванный, худой, как скелет, еле держась на ногах, перетаскивал шпалы.

— Олег, — слабым голосом сказал он, — мы все помираем с голоду. Ребятишек очень жалко…

И он начал рассказывать, как над ними издеваются в гестапо. В арестном помещении людей набито столько, что сесть негде, все стоят целыми ночами, спят стоя. В уборную не выпускают. Грязь, вонь, мухи. Иногда немцы бросают в камеры сырые кабачки, и арестованные делят их по семечкам.

— Бежим! — прошептал Олег.

Но товарищ покачал головой.

— Спасибо тебе, но, если я убегу, остальным хуже будет. Да и не дойду я, пожалуй. Сил совсем не осталось… Олег, вон в том огороде свёкла растёт. Если я её сам сорву, меня изобьют до смерти, да и всем попадёт…

Олега не нужно было просить дважды. Он пополз к огороду, вырвал из земли свёклу и отдал товарищу. Потом со всех ног побежал домой, забрал весь хлеб, что у нас был, и принёс его арестованному.

— Олег, — сказал тот, — знай, скоро нас всех расстреляют…

Приближалась охрана. Надо было уходить…

Теперь их ночью живыми закапывали в землю. Донеслись ещё выстрелы, глухие крики, плач детей. Потом всё стихло.

— Мама, — услышала я страстный голос Олега, — больше терпеть нет моих сил! Знаешь, храбрый умирает один раз, а трус — много раз. Теперь я знаю, что мне делать…

Несколько дней спустя в книге «Как закалялась сталь» я нашла листок, исписанный рукой Олега:

Клянусь я тебе, дорогая Отчизна,

Что буду я грудью тебя защищать,

Что немца — тирана, захватчика, хама —

Где встречу — уничтожать!

Клянусь своему я народу родному:

Жестоко отмстить я сумею врагу…

Олег написал эти строки в ту страшную ночь. Теперь оставалось только одно — переходить к оружию.

Листовки

Был солнечный, весёлый день. Часа четыре. Помню, я вошла в комнату. За столом сидели Олег, брат Николай, Ваня Земнухов и Толя Попов. Склонившись над какими-то бумагами, они что-то молча писали. При моём появлении они несколько смутились. Кто-то даже спрятал от меня свои бумажки под стол. Олег улыбнулся мне и сказал:

— Мамы не бойтесь, товарищи. Мама — свой человек. — И он показал мне одну из бумажек. — Вот. Прочти. Хотим раскрыть глаза людям.

В этих первых самописных листовках они призывали население не выполнять немецких распоряжений, сжигать хлеб, который немцы готовят вывезти в Германию, при удобных случаях убивать захватчиков и полицейских и прятаться от угона в неволю.

— Хорошо? — спросил Олег.

— Хорошо-то хорошо, — сказала я, — только за это своими головами можете расплатиться. Разве можно так рисковать?

Олег по-озорному присвистнул. Толя Попов блеснул глазами:

— Риск — благородное дело, Елена Николаевна.

Олег стал серьёзнее, задумался.

— Конечно, риск — благородное дело, только рисковать надо умно. Когда сильно любишь что-нибудь, то всегда добьёшься. — И опять заулыбался. — Помните кузнеца Вакулу? Как он в ночь под рождество самого чёрта перехитрил? А почему? Оксану свою крепко любил. И не стало для Вакулы ни страхов, ни преград. А если Вакула чёрта обманул, неужели мы гитлеровцев и полицейских не одурачим? Быть того не может!

Что я могла ему ответить?

В тот же вечер первые листовки, эти первые ласточки, разлетелись по городу. Их приклеивали в городском парке на скамейках, приклеили и на двери кинотеатра, в темноте зала бросали в народ. При выходе, в темноте, две листовки засунули даже в карманы полицейских.

С того вечера распространение листовок стало каждодневной работой молодых конспираторов. Ваня Земнухов предложил распространять листовки даже в церкви. Там обычно сидел старичок и продавал листки с текстами молитв. Старик был подслеповат, ребятам легко удалось взять листок с молитвой. По его формату изготовили листовки и незаметно подсунули старику целую стопу. Спрос на «молитвы», на радость старику, был в тот день очень велик. Но особенно радовались ребята — спасибо боженьке, который помог им в подпольных делах.

А в конце августа Олег достал у инженера Кистринова радиоприёмник. Наконец-то мы услышали нашу Москву! Стало так радостно, как будто после жестокой зимы пришла весна и мы выставили в окнах рамы.

Ребята собирались, записывали радиопередачи, а потом размножали в десятках экземпляров и расклеивали по городу. Измученные неизвестностью, наши люди стали каждый день читать сообщения Информбюро. Большая земля протянула нам руку.

Зато для гестапо и полиции работы увеличилось. Немцы и полицаи бегали по городу, как собаки, сбившиеся со следа, и с руганью срывали листовки на центральных улицах.

Сорвать листовки им, конечно, удавалось, но как вырвешь правду из сердец людей?

Кашук

Конспиративный кружок начал расти. В него вошли Серёжа Тюленин, Майя Пегливанова, Уля Громова, Сеня Остапенко, Коля Сумской, Стёпа Сафонов.

Из партизанского отряда, руководимого секретарем обкома партии И. М. Яковенко, вошёл в подпольную группу Виктор Третьякевич, который недавно прибыл в Краснодон, вошли почти все друзья Олега, кроме самого близкого — Лины.

Я осторожно спросила у Олега:

— Лине… ты не даёшь никаких поручений?

Олег ответил:

— Я ошибся в ней, мама.

Я стала уговаривать его не ссориться с Линой. Олег резко отмахнулся:

— Разве мало я с ней говорил? Ей в конце концов неплохо и при немцах!

— Что ты говоришь, Олег? Ты так дружил с Линой!

Олег мучительно покраснел. Наша откровенность с ним не заходила ещё так далеко. А может быть, ему стало стыдно за свой такой неудачный выбор.

Но вот он решительно встряхнул головой:

— Слушай же, мама! Позавчера немцы гнали наших арестованных. Избивали прикладами, издевались… ну, как всегда… Я побежал к Лине, хотел поделиться с ней, по душам поговорить, понимаешь? А она… у них