скотчевый кокон. Аглая окоченела. Она лежала на полу жёсткая, как чурбан, — ни шевеления, ни признаков дыхания. В Катиных безделушках на столике трюмо Данила отыскал маленькое прямоугольное зеркальце. Потёр его о шорты, встал на колени у изголовья Аглаи и поднёс стекляшку к её носу. Подождал. Протёр зеркало ещё раз и снова приблизил его к ноздрям Аглаи. Стекло осталось чистым. Данила сам дыхнул на него. Пятно конденсата медленно испарилось с гладкой поверхности. Даниле показалось, будто перед ним отверзлась бездна и притягивает его чёрной пустотой. Он отшатнулся и «крабом» отполз от тела. Он сидел и прислушивался к себе, ощущая, как слёзный ком и тошнотворное головокружением сменяют друг друга.

Данила вышел в коридор и снова позвал Катю. Послушал тишину и вернулся в комнату. От осознания одиночества внизу живота засвербело. Данила дотащил труп до лестницы и перекинул его через перила.

Данила закинул тело Аглаи в багажник и усадил извивающуюся Марину на переднее сиденье хонды. Обежал машину спереди, по-хозяйски ткнул мыском в скат колеса и благоговейно погрузился в водительское кресло. Медленно вставил ключ зажигания, погружая его в замок с наслаждением, будто каждый щелчок бородки отзывался микро-оргазмом.

— Что, крошка, покатаемся? — Данила вальяжно закинул руку на спинку пассажирского сиденья.

Лицо Марины раскраснелось, из носа шли пузыри, глаза сверлили Данилу ненавистью и бессильной мольбой. Данила схватил Марину за волосы, притянул к себе и обнюхал её голову.

— Только я водить почти не умею, на права случайно сдал, — хихикнул он и лизнул Маринин висок: — А у тебя кончился сахар. Ща… — Данила выпрыгнул из машины и сбегал на спортплощадку, где оставался соусник с мёдом. — Будешь у меня сладкая-сладкая. — Данила сел в машину и повернул ключ.

Мотор уверенно завёлся.

— Тихонько поедем, — Данила высунул язык и потянул за кожаный набалдашник. Селектор вязко, но чётко переместился в положение «1». — А-х! — Данила отпустил педаль тормоза и слегка надавил на газ. Хонда обиженно забурчала, как пятиклассник, которому разрешают кататься на велике только вокруг дома, и медленно покатила к воротам.

Данила притащил обмякшую Марину в лес к муравейнику. Она сдвинула брови, сменив ненависть во взгляде на ужас и вопрос.

— Ну, не упрямься, дорогая! — уговаривал Данила, размазывая мёд вперемешку с грязью и кровью по телу Марины.

Она билась и выла. Данила оглушил её ударом в висок, вздыбил сзади руки и толкнул в муравейник.

Данила вернулся к машине, открыл багажник, выгрузил Аглаю и затащил её в избу. Запах из погреба уже не казался таким отвратительным, как в первый раз. Данила открыл крышку и спиной вперёд, ступенька за ступенькой, спустился, подтягивая за ноги тело Аглаи. Блестящий кокон отстукивал головой по гнилым доскам последний пульс своего существования. Данила положил труп рядом с лестницей. Прикосновения шерсти к щиколоткам напоминали мягкую нежную кисточку — голодные крысы не ждали приглашения.

Данила вспомнил про Стаса, вышел на улицу и несколько раз позвал Катю, сложив ладони рупором. Только в далёкой лесной чаще отозвалось слабое эхо. Данила сел в машину и, бравируя, переставил селектор на «D3». Около дома Данила, вывернув руль, резко затормозил. Машину занесло, из-под задних колёс вырвалось облако пыли.

— Да, Катя, мне нравится, — Данила стукнул кулаком по рулю и переставил селектор в позицию «N».

Стас лежал так же, как его оставил Данила. Умер, не приходя в сознание. Данила отвёз его в багажнике, как и Аглаю, затащил в тот же погреб и бросил рядом с ней. Крысы облепили труп Аглаи без просвета. Только когда Данила плюхнул рядом второе тело, грызуны брызнули по сторонам. Данила взглянул на плотское месиво, попятился и упал на лестницу. Ему казалось, что трезвость окатывает его ледяной водой, вычищая мозг до кристальной ясности. Данила выкарабкался из погреба и опрометью выбежал из дома. Его больше не интересовали ни деньги, ни документы, ни машина. Он побежал к шоссе — прочь от этой деревни, подальше от себя.

Данила остановился у опрокинутой вывески «Долусово». Перекошенная хибара, крытая рваным рубероидом, притягивала, как водоворот сухой лист. В кривом окошке мелькнула тень. Данила продрался через спутанную траву, как через колючую проволоку. Едва различимые кусты крыжовника расцарапали ноги до крови. Данила поднялся на ветхое крыльцо, но побоялся войти. Он свернул за угол и попятился, разглядывая попеременно два окна на фасаде дома. В правом окне возник силуэт.

— Катя! — закричал Данила и побежал обратно ко входу в дом.

Данила толкнул дверь, но тщетно. Он взялся за разболтанную скобу ручки, и она осталась у него в руках. Тогда он ударил в дверь плечом. Разбухшее дверное полотно со стоном и хрустом поддалось. Данила проскочил тесные сени. В светлице, у тех окон, на которые Данила смотрел с улицы, никого не было. Пахло сырым деревом. Рядом с облупленной печкой белела узкая дверь. Данила распахнул её, шагнул внутрь и нос к носу столкнулся с Катей. Она так и не переоделась. Лицо её ничего не выражало.

— Что ты приготовил для меня? — она смотрела сквозь Данилу. — Как ты убьёшь меня, Даник?

Данила бросился к ней, упал на колени и как заведённый принялся целовать ей руки:

— Катенька, милая, я люблю тебя, я такого натворил, убей меня ты. Аглая… Она беременная… Была…

— Теперь ты тут хозяин, — застонала Катя и рухнула на пол, как тряпичная кукла. Данилу по глазам ударила тьма. Он моргал и тёр глаза — всё напрасно. Шарил по полу, звал Катю, но тоже впустую. Данила замер и прислушался. Абсолютно темная, тихая и пустая бездна — та, которая намёком коснулась его, когда он осознал смерть Аглаи.

Внезапно Данила понял, что ему в глаза смотрит человек. Висит в темноте бесполое и надменное лицо. Белая кожа подёрнута рябью морщинок под чешуйками струпьев. Данила похолодел, и на него навалилась тоска, будто каждая клеточка заныла, моля о пощаде.

— Я хочу к маме… — проблеял он и заплакал.

— Иди, — бесстрастно, как прежде Катя, сказало лицо.

— Куда? — Данила облизнул губы. Кроме слёзной соли, по языку разлился железистый вкус крови.

— К маме.

— Я ничего не вижу, — всхлипнул Данила.

— А раньше видел? — лицо приподняло бровь.

Данила воздержался от очевидного, но очевидно же неверного ответа, только пожал плечами.

— Вечно одно и то же, — лицо скривило рот, — пока с вас не спрашивают, чувствуете себя богами, а как отвечать, так вы и простейшего не знаете.

— Не хочу! Не хочу, я больше так не буду, я исправлюсь, — хныкал Данила.

— Простой пересдачей такие хвосты не подчистить.

— Но я не виноват!

— Ты не виноват. Ты