Льето снова подозвал трактирщика, чтобы повторить заказ, и недобрым глазом следил за подавальщиком, когда тот ставил кружки на стол. Но дурные привычки прилипчивы, и пена снова брызнула им на ноги. Энгельберт подколол брата:

– Думаю, тебе еще следует поработать над грозным взглядом, пока получается не слишком убедительно.

Проигнорировав насмешку, тот внезапно напустил на себя заговорщицкий вид и понизил голос, чтобы спросить:

– Кстати, вы слышали, что говорят?

– Очередная сальная и пошлая история, на которые ты мастер? – процедил брат.

– На самом деле я тут в столовке застал разговор двух техников. По их словам, похоже, что на борту уже действует какая-то группа недовольных и они из-под полы раздают листовки.

– Ничего неожиданного, раз на борту миллион человек, – заметил Танкред. – Скорее следовало бы удивляться, если бы таких не нашлось.

– Конечно, – согласился Льето. – Но всего через сорок восемь часов – что-то уж больно быстро.

– Некоторые на борту уже несколько недель, – возразил Танкред, – и у группы было полно времени сформироваться. Ну, если она действительно существует. Судя по тому, что ты говоришь, это всего лишь слухи.

– Если я правильно понял, – не сдавался Льето, – там всем баронам, кто в крестовом походе, досталось: из серии «все лжецы, все продажные».

– Старая песня эта твоя «серия», – высказался Энгельберт тоном строгого внушения. – Не стоило бы тебе обращать внимание на такие вещи. Слухи – это всегда лишь жалкие сплетни, распространяемые в угоду одному из самых неприятных пороков рода человеческого: любопытству.

Льето вздохнул:

– Как тебе удается всегда быть таким предсказуемым? И кстати, далеко не все слухи всегда оказываются ложными. Иногда если в них разобраться, то можно извлечь крупицу истины.

– Я с тобой не согласен, – заявил Танкред. – Слухи или анонимные листовки – это всегда клевета, запущенная теми, кто слишком труслив, чтобы взять на себя ответственность за собственное мнение. Чтобы не рисковать лично, они ставят на старый предрассудок «нет дыма без огня». Если у этих людей есть серьезные основания для обвинения, они просто должны высказать их публично – и будут услышаны.

– Отлично сказано, Танкред, – поддержал его Энгельберт.

– Что ж, – шутливо заметил Льето, – я и не знал, что выпиваю с двумя святошами. Мало мне было братца, читающего нотации при каждом удобном случае, так еще и командир туда же. Два воплощения добродетели на одну мою голову!

От смеха Танкред чуть не поперхнулся пивом. Даже уже приготовивший строгую отповедь Энгельберт прыснул. В этот момент дверь кабака открылась и вошла молодая женщина.

Не особенно красивая, с длинными, спадающими на плечи волосами и открытым взглядом, она обладала очарованием простой девушки без комплексов. Нос с небольшой горбинкой, а глаза казались то карими, то серыми. Она окинула взглядом зал – не обращая внимания на рассматривающих ее мужчин – и направилась прямо к столику Танкреда и братьев Турнэ. При ее приближении все трое подняли голову, а она без всякого стеснения присела на колени Льето и положила ему руку на плечо.

– Эй, привет, красотка, – весело воскликнул тот, – как ты меня отыскала?

– Я зашла к вам в каюту и спросила, – пояснила она ясным приятным голосом. – Некий Дудон мне помог. Милый паренек этот Дудон.

– Друзья, – обратился Льето к двоим другим, – познакомьтесь с Вивианой. Я встретился с ней сегодня днем в прачечной, и мы сразу нашли общий язык!

И он подмигнул брату.

– Привет, парни, – прощебетала Вивиана. – Кто из вас угостит меня выпивкой?

Танкред поднял руку, делая знак хозяину принести еще пива.

– Экий важный господин наш Танкред, – бросил уязвленный Льето.

– Глазам своим не верю! – вмешался изумленный Энгельберт. – Еще и суток не прошло, как мы на борту, а ты уже погряз в грехе!

– Это меня ты называешь грехом? – лукаво поинтересовалась Вивиана. – Я польщена.

– Ладно тебе, Энгельберт, – осадил брата Льето. – Ты решил вести жизнь аскета, и отлично, но не рассчитывай, что я последую твоему примеру.

– Так-то оно так, – шепнул Танкред, заметив, что многие взгляды в зале обратились на них, – но, может, лучше бы Вивиане присесть на скамью.

Молодой фламандец бросил взгляд на пялившихся на него мужчин. Танкред отметил, что его лицо внезапно окаменело. Зарождающийся гнев, который оно сейчас выражало, не имел ничего общего с напускным, которым он недавно пугал официанта, и действительно производил впечатление. Льето выдержал их взгляды, пока они не отвели глаза. И только тогда согласился отпустить Вивиану, чтобы она села как положено.

– Хорошенькое нас ждет путешествие, если даже в кабаке нельзя расслабиться…

Молодая женщина устроилась напротив него; похоже, ей ситуация тоже пришлась не по вкусу.

– Я здесь всего три дня, – желчно заметила она, – а уже видела на борту больше консерваторов и ультра, чем во всем Ватикане.

При этом заявлении Энгельберт резко повернул к ней голову, но воздержался от нотации, не желая обострять ситуацию.

Остаток вечера прошел спокойно, и благодаря постоянным усилиям Льето разрядить обстановку веселое настроение постепенно вернулось к ним. Природная жизнерадостность Вивианы делала ее общество весьма приятным. Танкред нимало не удивлялся, что эти двое так быстро спелись, столько у них было общего.

Поздно ночью, возвращаясь по месту расквартирования, они свернули в коридор, идущий вдоль внешней оболочки корабля. Проходя мимо еще не закрытых створками обзорных иллюминаторов, они на мгновение остановились, чтобы насладиться зрелищем: перед их глазами, за надстройками «Святого Михаила», висело величественное освещенное полушарие Земли, являя им множество деталей и тонкостей, недоступных даже лучшим экранам, на которых они обычно разглядывали виды своей планеты.

С такого расстояния вид континентов и океанов почти вызывал головокружение – как у парашютиста, прыгнувшего со слишком большой высоты и не знающего, пора ли уже дергать за кольцо. В этот момент над Азией занимался день, одновременно заливая светом такие разные регионы, как Таиланд, Бирма, Китай, Суматра и даже Россия.

Сколько когда-то живых и населенных областей, а сегодня мертвых и навсегда зараженных радиацией. Глядя на эту картину в натуральную величину, Танкред почувствовал отвращение к чудовищной глупости людей, которые сами навлекли на себя тяжелейшую кару. Потребуются еще десятки лет, чтобы снова подняться на ноги и восстановить общество, достойное этого названия и на более здоровой основе – благодаря Новой христианской империи.

Другая мысль, еще более душераздирающая, внезапно пронзила его, когда он смотрел на медленно проплывающие у него перед глазами континенты и постепенно озаряющиеся светом горы: Людей не видно. С такого расстояния невозможно было заметить ни единого признака присутствия или деятельности человека. Не угадывались ни граница, ни город, ни дороги, эта планета могла бы быть девственна… и, возможно, однажды такой и станет. Мы ничто, пустое место, к чему все это? На мгновение его разумом овладел великий ужас. Все, что мы делаем, тщетно, всему суждено исчезнуть! Все абсурдно и бесцельно!