ещё какие-то железки, смутно различимые в полутьме. Но главным жизненным достоинством Серегиного жилища была толстая, изогнутая, как скорчившийся морской лев перед трюком в дельфинарии, труба с массивным вентилем. Тепла от неё хватало с лихвой.

Я проглотил жидкость из видавшего виды, несмотря на урождённую одноразовость, пластикового стакана. Ох-х-х. Ядрить твою…

– А закуси нет, извините-пардоньте. Водички запить?

Я немного отдышался. Покачал головой. Лицо справа стало ныть меньше.

– Напился, значит, из-за девки. Расстроился?

– Нет, Серёга. Если бы она просто девка была. Люблю я её. Каждую минуту думаю. Только останусь наедине с собой. Снова эти мысли.

Горечь немного притупилась хмельной жижей. Рука привычно дёрнулась достать мобильник, посмотреть, когда она была в последний раз онлайн.

– Всё время думаю, мечусь. С утра встал – первая мысль о ней. Что-то нужно сделать, что-то же можно сделать. Но фишка в том, что я её слишком хорошо знаю в этих вопросах. Это конец. Точка. Не могу смириться. Уже два месяца, а больно, как вчера.

Уже привычный комок в горле снова стал проявляться. Глаз задёргался, и я снова скривился от боли.

– Знаю я такую болезнь. Всё бы отдал, чтобы назад вернуть? Так ведь? Сам на этом когда-то попался. Я забыл, слушай, как тебя звать? Чёрт! Память дырявая стала, как карманы.

– Дима. Ничего страшного.

Я ещё раз внимательнее всмотрелся в него. За спутанной, грязной седой бородой проглядывало что-то другое, явно не относящееся к миру бомжей и помоек.

– А ты, Серёга, не совсем такой бомж. Хорошо говоришь, культурно.

– Так ведь я бывший оперный певец. Сергей Еличный. Не слышал про такого?

– Не слышал…А ты не врёшь, Серёга? Оперных бомжей я никогда не встречал. Даже не слышал про них. Вон Муромов, певец. Бухал вроде в чёрную, яблоками на снегу закусывал, но не побирался всё же.

Серёга откашлялся. Распрямился, немного выпучил глаза. И его мощный хриплый баритон стал метаться, отражаясь от стен с рабочими жилетами, от мутного стекла совсем небольшого окна, увязая в грязном тряпье у подножия трубы с вентилем.

Cortigiani, vil razza, dannata

Per qual prezzo vendeste il mio bene?

A voi nulla per l`oro sconviene!

Ma mia figlia e un pagabil tesor.

La rendete… o se pur disarmata,

Questa man per voi fora cruenta,

Nulla in terra piu l`uomo paventa

Se dei figli difende l`onor.

– Кха-ха-хахрр-кха-кха.

Чудо звука прервало свой полёт. Где-то через полминуты кашель сжалился над Серёгой, забрав себе жертву в виде кроваво-коричневого сгустка мокроты на полу. Он отпил из сдавленной пластиковой бутылки из-под воды.

– Ну, что…

– Офигеть, Серёга. Верю тебе. Чёрт! Вот это да. Слушай, подлечи ты себя. С таким талантом разве можно бомжевать? На сцену надо.

– Я ведь и был там, на сцене. Сначала в Челябинске, в Театре Глинки пел. Но что в этом Челябинске? К нам бабки одни ходили. А зато какие-нибудь «Руки Вверх» приедут, так полгорода собирают. А я славы хотел. Так хотел, что все готов отдать был.

Серёга стал яростно чесать свою бороду. Потом что-то повертел в пальцах, сдавил с противным звуком и продолжил.

– Однажды меня так всё достало. Это прозябание в провинции, напрасные попытки попасть куда-то выше без нужных знакомств. Я пошёл к гадалке. Не, ну не смейся! Мне ее знакомые советовали. Мол, чудеса. Муж ушёл, потом вернулся. Или наоборот, мужа из семьи уводили. А может, это всё один и тот же мужик мигрировал туда-сюда.

– Я им не верю, Серёга. Знаешь, они просто тонкие психологи. Просят фото показать. Прикидывают, если два сапога пара, одного уровня, то вернётся. А если мужик выглядит намного лучше и круче девушки, то говорят, мол, звёзды вас разлучили.

– Да я тоже так думал. Говорю ей, сделай так, чтобы бы я в Большом пел. Хочу быть знаменитым. Она мне в ответ, мол, раз хочешь, то будет. Спросил её, говорю, сколько денег нужно? А сколько, мол, готов отдать за это? А я знаешь, уже в таком отчаянье был, что говорю, что всё, всё готов отдать.

– Ну и что дальше? Зелье счастья выпил?

– Да не, она говорит: раз так, всё будет у тебя, но и помни, что расплатиться этим всем тоже когда-то придётся. И ведь правда всё было! И Большой, и Италия. И поклонницы, и деньги. И кокс, и рулетка, и казино. И долги, и водка. И вот я здесь. Снова ни с чем. Всё получил и всё потерял. А знаешь, я не жалею. Я помню, как это было. Лучше так, чем в Челябе бабок развлекать. Так что если уж очень захочешь, ты получишь. Только отдать за это ты можешь всё. Вселенная стремится к равновесию. За всё надо заплатить сполна. Хочешь так? Хочешь?

Я вспомнил, как мы с ней отдыхали в марте в подмосковном санатории. Целых два дня. Вкусно ели, плавали в бассейне, ходили гулять. Возвращались в машине назад сквозь красивый, хвойный лес, что на своих могучих ветках-лапах держал изо всех сил снег, готовясь принести его в жертву весеннему солнцу. Совсем уже скоро, ещё немного осталось, примерно месяц.

– Смотри, Дим, а вот эту слышал?

Неторопливые гитарные переборы, как будто покачивающие на морских волнах…

Я не знал, почему так важно было гульнуть.

Девчонок ломать, из пушки пульнуть,

И каждой под платье кольцо и в шалаш.

Марина улыбалась, покачивая плечами в такт музыке, ремень безопасности натягивался, немного сдерживая страсть её тела…

– Не, детка, даже не слышал такую. Я уже лет пять «Мумий Тролля» не слушал нового.

– Послушай, милый, ну она же классная!

В пучину увлёк этот чёрный шабаш,

А лучше бы отдал руку и довёл до венца.

Зачем терял время я на правду свинца?

Она вытянула левую руку, поглаживая меня за шею, не преставая покачиваться в такт, губами повторяла припев:

Я не помню, как меня учили молчать,

Вроде только окреп и был готов закричать.

И познал, что всю жизнь, ты танцуй – не танцуй,

Деньги за любовь, а иди счастье воруй!

И, наклонившись ко мне совсем близко, её губы беззвучно повторяли:

Щас бы всё разменял за твой один поцелуй.

Глава вторая. Москва. Кутузовский проспект. Офис НИИ репродукции человека. Февраль 2043 года

Я привычно оказался одним из немногих ожидающих в приёмном холле, кто был без визор-очков. Что поделать, стариковская, этакая «олдскульная» привычка глазеть по сторонам. Да и само некогда популярное