амбициями писателя, берет интервью у Ксении Илларионовны как у одной из самых многодетных и благодетельных жительниц села. на развороте напечатана только одна фотография: на ней мой дедушка Сережа и его брат Витя в летной форме, одинаковые и смешные. внизу подпись невнимательного журналиста: сыновья Ксении, Владимир и Сергей. мало того что фотографий Ксении Илларионовны нет, потому что, как сказал дед, не смогли ни одной отыскать, так еще и имя перепутали. журналист пишет патетически выдержанно, на глаза должна навернуться слеза уважения к советской гражданке, положившей всю жизнь на строительство столь разветвленной общественной ячейки. наивная статья молодого человека, который хочет видеть только хорошее, иначе его никогда не опубликуют. эта старушка, пишет он, тоскует по рано ушедшему мужу. с кем не бывает — мужчины умирают раньше. она говорит: «Бог нам послал семь детей», — и не говорит, что троих отнял. ей разрешают упомянуть Бога при одном условии. «Оба брата смутились от последних слов матери. — Не так сказала? Раньше все так говорили: Бог дал, Бог взял». нет, больше так никто не говорит. статья заканчивается словами Ксении. я не верю, что она их произнесла, но так написано на этом шершавом развороте: «Видно, под счастливой звездой я родилась. И они в меня — счастливые…» я всегда остаюсь стойко настороженной к советской «новой искренности», но надеюсь, что это правда. эта надежда так свойственна нам — она же и упреждает веру в страшное.

темнеет, и скоро приедет обратный автобус. пора возвращаться на набережную, где меня ждет Ира. набегают неосязаемые облака, которые не отличишь от края неба. я растерянно ковыряю крепкую кору дуба, она рассыпается в пальцах на крупные куски. по-детски я жду чьей-то теплой руки. я поднимаю голову к миру, потому что чувствую там какую-то другую правду. пора идти, маша. этой правды знать не обязательно, важнее касаться ее присутствия.

* * *

я иду по скалам, и мне, кажется, страшно,

что сейчас неожиданно начнется прилив

и мне отрежет перемычку,

по которой я могу пробраться обратно

к большой земле,

к относительно большой земле,

ибо остров со всех сторон окружен водой

и подвижны его края,

и вода обязательно доберется до тебя,

где бы ты ни был.

ты знаешь воду.

видишь, как

в ней, прозрачной океанской, пляшет водоросль, похожая на осьминожий щупалец.

танец плавный — единственно верный телесный ответ на безвоздушье.

камень меняет цвет, когда его окатывает волной,

высыхая, пытается стать землей, притворяется;

нерпа круглоголовая устает от воды, выползает погреться

и грозно следить за добычей — плескучей рыбой.

ты между них и похожа на нерпу, на камень,

и на травы подводные, и на кусочек слюды,

ты все знаешь, а делаешь вид, что не знаешь.

и даже если ты боишься воды,

ты не боишься воды.

Новое платье

Я, лицом опрокинута, в купол смотрю.

Александр Блок. Балаганчик

когда младшая дочка — моя бабушка — подросла, они жили на Пильтуне. Марина, задорная, простая, с круглым лицом, напрашивалась доехать на грузовике до буровых и лазать в горах песка и камней, выброшенных из-под земли, а потом возвращаться пешком домой, когда захочется. вместе с сестрой Любой из юбок они делали платья, натягивая их на грудь и подвязывая на талии, и бегали с голыми плечами, за что Нина Петровна стыдила их, а они бунтовали. девочка любила отца. он возил ее на мотоцикле, усаживая в смешную люльку, собирать цветы и ягоды, а сам в то время охотился. больше всего ей нравилась сон-трава — ею она прокладывала страницы скучных книг, чтобы потом, когда получится гербарий, было интересней перечитывать: если надавить на нее пальцем, а потом резко закрыть книгу, на страницах проявятся смешные сиреневые пятна.

однажды во время охоты они с отцом въехали в бухту, где развалились на песке несколько тюленей. Марина спрыгнула и понеслась к ним, не обратив внимания на крики отца. тюлени были гладкие и мягкие, как большие слезы, и ей казалось, что с ними можно подружиться. звери не обращали на нее внимания, пока она бежала, но когда остановилась на расстоянии метра, один из тюленей двинулся в ее сторону, поднимаясь и опускаясь, как огромная смешная мочалка. Марине стало весело, она вытянула руку, чтобы коснуться его мокрого носа. тюлень крякнул, чтобы отпугнуть странное девчачье существо. она быстро отпрянула, развернулась обратно к отцу и вдруг замерла, увидев, как тот, стоя чуть правее вдали, целится в животное из ружья. ей показалось, что она стала с тюленем одним целым и этот выстрел предназначается им обоим. Марина попыталась крикнуть, но испуг был так силен, что она смогла лишь выдохнуть комочек смятого крика и через мгновение услышала выстрел.

тюлень резко дернулся, взвыл и начал бить ластами, раскидывая песок. два его собрата скрылись в воде. он пополз за ними, оставляя за собой след крови, черной, похожей на нефтяные пятна на отцовской одежде, которую он стирал в тазу после рабочей смены. «это никогда не отмоешь», — подумала девочка. отец подошел к ней, присел на корточки напротив и взял ее за руку: «нельзя подходить к диким животным, Марина. разве я тебя не предупреждал?» она хлопала глазами, такими же круглыми и прямыми, как у папы, и глаза эти были сухими от ветра и песка. «они добрые, папа». — «у диких животных нет доброты, пойми это. они не люди». — «папа, они добрые». — «пойдем обратно в люльку и поедем уже домой. нам еще ой как долго добираться». он потянул дочку за руку, и та пошла не сопротивляясь, но все оглядывалась на умирающего тюленя. последнее, что она видела, сидя в люльке, укутанная в шерстяное одеяло, — как огромная ворона, приземлившаяся на тушу животного почти сразу после выстрела, проклевала ему брюхо и, зажав в клюве тюленью кишку, зашагала вдоль воды, разматывая ее и как бы украшая берег.

к очередному седьмому января Марина уговорила папу: поедем в город и купим маме подарок. хорошо, поедем. они купили ей платье из плотного льна с цветочным узором. ромашки, розы, маргаритки — все было перемешано, ярко, живенько. плечи были чуть спущены, на талии пришит широкий пояс из такой же ткани. они завернули его в бумагу и даже перевязали лентой. обычно Нина Петровна шила себе сама, и с каждым годом ее одежда становилась все более мешковатой, хотя тело истончалось. она пряталась, но Марине хотелось красивую маму и чтобы мама танцевала со всеми, когда собираются гости.

прабабушка приняла подарок